Ангелы далеко

Порыв ветра бросил горсть снежинок ему в лицо, и Вадим растер их ладонью. Вдруг вспомнилось, как таяли снежинки на Иннином лице тем вечером, когда они возвращались после своего первого вальса домой. И на душе сразу стало тепло и тревожно. Инна… любимая… Теперь ничто не помешает ему поехать к ней, как только немного схватятся кости на сломанной ноге и как только он сможет худо-бедно ходить. Конечно, Вадим поедет. Обязательно поедет, потому что не может жить без нее. Уже истосковался больше некуда. И постарается сделать так, чтобы они никогда больше не расставались.

Несмотря на старания врачей, ребенок у Инны все же родился раньше срока. Но, вопреки опасениям, совершенно здоровый, о чем тут же и заявил на весь белый свет громким криком. Голос у него уже сейчас был низким. Как у отца. Вот только похож малыш был, кажется, на свою маму. А ей очень бы хотелось, чтобы сын и внешне напоминал Вадима.

Уже лежа в палате, Инна все вглядывалась в крошечное личико, теперь спокойное и какое-то по-взрослому серьезное, как будто маленький человечек, только что пришедший в этот мир, помнил еще нечто такое, запредельное, что недоступно ни одному из взрослых. Вглядывалась в опущенные реснички, в сопящий носик, в подрагивающие губки. Это было ее творение, созданный ею человек. Так приятно было осознавать, что она, Инна, теперь не одна! И на долгие годы не останется одинокой, потому что с ней все время будет рядом ее маленький Егор Вадимович.

После выписки из роддома время для Инны, всецело занятой теперь хлопотами по уходу за ребенком, полетело в ускоренном темпе. Но она вспоминала про Вадима каждый день, а если честно, ни на день про него не забывала. Как он живет? Что вообще происходит в Боровом? Очень хотелось позвонить Петру Иванычу и узнать новости, но всякий раз Инна останавливалась в последний момент, боясь услышать самое страшное. Неизвестность в данном случае все-таки не так пугала, и она откладывала звонок со дня на день.

Пока однажды не прозвучал звонок в ее дверь.

Ожидая в тот день маму, Инна открыла, даже не спрашивая, кто там, — и замерла, забыв, кажется, даже о том, что нужно дышать. Потому что на пороге стоял Вадим. Все тот же, совершенно не изменившийся… или даже ставший еще краше и милее прежнего.

— Здравствуй, Иннулька, — тихо сказал он, когда молчание уж слишком затянулось. — Можно войти?

— Входи! — Инна отпрянула назад, поспешно освобождая проход, как будто боялась, что муж сейчас передумает и уйдет.

Ларичев вошел, и они снова молча встали друг перед другом. Пока ехал сюда, Вадим столько всего хотел сказать, а увидел ее, побледневшую, с широко распахнутыми глазами, растерял все слова.

— Иннулька… — Вадим коснулся ее плеча рукой.

Инна вздрогнула. А потом, словно решившись, порывисто прижалась к нему, уткнувшись лицом в грудь. Он обнял ее, потрясенную, дрожащую. Что здесь случилось за время их разлуки? Ему же ничего не известно! Ее стройную талию Ларичев заметил сразу, но не осмеливался что-либо спросить. Впрочем, у Инны могла быть и другая причина для такого волнения…

— Иннуль, я тебе писал. И почти сразу после твоего отъезда, и недавно. Ты получила хоть одно мое сообщение?

— Нет. — Оторвавшись от него, Инна растерянно взглянула ему в лицо. — Может, мама?

— Скорее всего, — кивнул Вадим.

То, что теща, мягко говоря, совсем его не жалует, Ларичев понял уже давно. Только и предположить не мог, что она начнет скрывать от Инны даже его послания. Разве что женщина не понимала, как важен их смысл для ее дочери. Выходит, даже матери Инна ничего не сказала. Ни слова. Зато и сама до сих пор ничего не знает.

— Инка… — выдохнул Вадим.

И тут, словно желая разрядить обстановку, из комнаты неуверенно, как бы еще не решив, то ли заплакать, то ли отложить это дело на потом, подал голос маленький человечек.

Инна метнулась в комнату, встала над кроваткой. Вадим лишь ненамного отстал от нее. Взглянул на лежащего младенца, а тот, словно почувствовав в мужчине родную кровь, от всей своей крохотной души продемонстрировал ему недавно приобретенное умение улыбаться. Вадим замер, вцепившись рукой в край кроватки. Наверное, ему на роду было написано бороться в своей жизни за каждый ее счастливый миг. Но эта борьба того стоила!

— Сын или дочь? — спросил он у Инны, не отрывая глаз от ребенка.

— Сын. Егорушка. Как ты и хотел.

— И сколько ему сейчас?

— Двадцать четыре дня.

Вадим сделал шаг и, чуть склонившись, осторожно коснулся пальцем крепко сжатого детского кулачка.

— Ты хромаешь… — заметила Инна. — Что случилось?

— Побывал в небольшой аварии. Ерунда.

— А если точнее?

Если точнее, то у него еще и гипс с ноги не был снят, наложенный после спиц, только Ларичев не собирался сейчас об этом рассказывать. Были другие, куда более важные вопросы. Отведя взгляд от малыша, он повернулся к Инне:

— Вначале ты мне скажи: не страшно было впускать в квартиру маньяка-убийцу?

Ответ свалил его наповал:

— Нет. Я слишком люблю тебя, Вадим.

Не в силах произнести ни слова, он только кивнул. Потом глубоко вздохнул, вновь обретая дар речи: