Ангелы далеко

Они целовались и после, гуляя по сумеречно-светлому, замершему на ночь городу. Снова вдыхали аромат цветущих лип, стояли над рекой, на высоком, обнесенном парапетом берегу, любуясь величественным движением воды и отражающимися в ней, кажущимися призрачными огнями спящего города. Потом любовались рассветом, в который плавно перерождался закат. Тихо, почти крадучись, едва скрывшееся за горизонтом солнце поднималось вновь, собирая над собой на небесном полотне огненные краски, в то время как вторая половина неба оставалась по-ночному темной, и на ней явственно можно было различить звезды. На вековых липах под этими звездами самозабвенно пели соловьи. И им не мешал даже предрассветный ветер, который, налетев, вдруг взъерошил поверхность невозмутимо-гордой реки.

— Ты не замерзла, Иннулька? — чуть слышно спросил Вадим, заслоняя ее собой от ветра.

— Нет, — ответила она, хотя замерзла немного, но не решалась признаваться в этом, потому что тогда Вадим увел бы ее отсюда, посадил в машину, а ей все еще не хотелось уходить. Вино они оба не пили сегодня — ему ведь предстояло садиться за руль, а ей спиртное теперь вообще противопоказано, но Инна испытывала пьянящую эйфорию. От счастья. И так хотелось продлить это ощущение!

— А вот и да, — изобличил ее Вадим, чмокнув в кончик носа. — Нос-то холодный, значит, и сама замерзла. Так что идем греться. Не хватало еще тебе сейчас простудиться.

— Нет, ну и при чем тут нос? — только и осталось спросить Инне, потому что Ларичев уже увлекал ее от парапета в ту сторону, где была оставлена их машина.

— Вообще-то, так маленьких детей всегда проверяют, — сообщил он, улыбнувшись. — Если нос холодный — значит, ребенок замерз. Так что имей в виду на будущее.

— Первый раз слышу, — удивилась Инна. — Откуда ты такое взял?

— Из опыта, Иннуль. У меня все на опыте, — вдруг перестав улыбаться, добавил Вадим. — Если тебе кто-то уже рассказывал о моей матери, то ты наверняка знаешь и о том, что у нее были еще дети, кроме меня. Старшего своего брата я даже не знал, троих родившихся после меня почти не помню. Но вот одну сестренку запомнил накрепко. Она была младше меня лет на пять, и я, к тому времени уже осознававший действительность, выхаживал ее как только мог. И возможно, даже ухитрился бы вырастить, если б нас просто оставили вдвоем да подкидывали бы нам иногда еды.

— А что с ней случилось? — с сочувствием спросила Инна, которой было известно о печальной участи, постигшей всех братьев и сестер Вадима.

— Не знаю. Мать выгнала меня в тот вечер. А когда я под утро пришел домой, она уже окоченела в своей кроватке. И никакие одеяла больше не помогли. Может, чем-то болела, потому что сильно плакала накануне, как я ее ни укачивал, а может, срыгнула и захлебнулась. А может, еще что-то. Кто теперь точно скажет? От них, от всех пятерых малышей, даже могил не осталось — хоронили их как придется, без участия матери. Я потом пытался найти, да без толку.

— Жаль, — вздохнула Инна. — Жаль их. У тебя могла бы быть большая дружная семья.

— Надеюсь, еще будет. — Отгоняя от себя призраки прошлого, Ларичев сделал над собой усилие и улыбнулся девушке. — И дружная, и большая.

Утром, несмотря на очень позднее возвращение домой, Инна поднялась, как на крыльях, — все то же испытанное минувшей ночью ощущение счастья радостно наполняло ее душу, разгоняя сон. И на работу приехала, заранее обожая всех своих, даже самых занудных и привередливых, пациентов. Даже была мысленно готова расцеловать Анфису Марковну. Но та, не угадав момента, не явилась. Зато прибежала бабулька Игнатова. Но не на прием и даже не посплетничать, а чтобы угостить фельдшерицу только что сорванными огурчиками.

— Вот, Инночка, держи! Мои едоки сегодня все в городе, а такие огурчики надо есть прямо с плети, пока в них самый хруст да аромат. Ах, хороши!

Огурчики и впрямь были хороши. Инна вначале убрала их, плотные, прохладные и колючие, в ящик стола. Но те источали оттуда такой дразнящий аромат, что она выдержала не более пяти минут, а потом, надеясь, что никто сейчас не появится, достала огурчик и с хрустом вонзила в него зубы.

По закону подлости, именно в этот момент хлопнула входная дверь. Инна принялась торопливо дожевывать огурец, стесняясь представать перед пациентом с набитым ртом. Но, к ее облегчению, в кабинет вошел Валерка Зорин, при котором можно было особо не церемониться.

— Привет, Инесс! — кивнул он. И, принюхавшись, тут же понял: — Огурцом давишься, да?

— Что значит давлюсь? — возмутилась Инна. — Давятся всякой дрянью, а у меня, знаешь ли, продукт высшего качества! — Она открыла ящик стола. — Будешь?

— Отстегиваешь блюстителю порядка процент от взятки? — усмехнулся участковый. Но отказываться не стал, и они захрустели на пару.

— А ты чего пришел-то? Ехать куда надо? — спросила Инна.