Анелька

— Ясное дело, выгоднее. Не велика польза от леса, а все ж и дровишек немного есть, и скотина летом прокормится, и никому за это ничего не платишь. А за землю — чем больше ее, тем больше изволь платить в волость.

— Видишь, как ты хорошо свою выгоду понимаешь! Так уж позволь и мне свою понимать, и отдай конюху три рубля, если тебе лошади нужны.

— И это ваше последнее слово, пан? — спросил Гайда.

— Последнее. Кто знает, может, в будущем году тут уже будет хозяйничать немец — этот за потраву с вас последнюю рубаху снимет.

Гайда полез за пазуху и дрожащими руками достал кожаный кошелек.

— Э, пусть будет немец, все равно! С меня уж и вы, ясный пан, последнюю рубаху сняли… Получайте! — Он положил на скамейку три рубля. — А моей девчонке я ребра пересчитаю, будет помнить…

— Вот, вот, правильно, посчитай ей ребра как следует, пусть знает, что чужого трогать нельзя! — со смехом сказал помещик.

Он кликнул конюха и, отдав ему три рубля, велел отпустить лошадей Гайды. Затем ушел в комнаты.

Когда он скрылся за дверью, Гайда погрозил ему вслед кулаком. И Анелька, все время не сводившая с мужика глаз, увидела, каким страшным стало его лицо.

«Пересчитаю ребра моей девчонке, — мысленно повторила она его слова и вся задрожала. — Бедная Maгда!»

Мысль об участи Магды не давала Анельке покоя. Надо было спасать ее. Но как?

На помощь матери нечего было рассчитывать — у матери не найдется сейчас трех рублей, которые нужно вернуть Гайде, чтобы его смягчить. Может, пойти к отцу?

Но она вспомнила, как отец принял бедную тетку, вспомнила его последние слова — ведь он только что подстрекал Гайду избить Магду! — и отказалась от мысли идти к отцу. Инстинкт ей подсказывал, что отец только посмеется над ее сочувствием Магде.

Направо от крыльца, за парниками, находились службы: амбары, хлева и конюшни. Туда и пошли Гайда с конюхом за лошадьми. «Через несколько минут он вернется домой и будет бить Магду! Что-то она сейчас думает?» — волновалась Анелька.

Она перешла через двор, свернула налево, за парники, и побежала к забору, который тянулся до самой дороги. У забора девочка остановилась, поджидая Гайду. Ее волновал и предстоящий разговор с ним, и грозившая Магде опасность, и, наконец, страх, что ее может здесь увидеть отец.

Наконец она услышала дробный стук копыт и тяжелые шаги мужика. В ограде одна планка была надломлена. Анелька прошла, отодвинув ее в сторону, перебралась через канаву, заросшую крапивой, обстрекав себе при этом руки и ноги, и загородила Гайде дорогу. Она была рождена для того, чтобы приказывать, — а шла просить.

Увидев ее, Гайда остановился и угрюмо глянул в побледневшее личико и испуганные синие глаза помещичьей дочки.

— Хозяин! — вымолвила Анелька едва слышно.

— Чего? — отрывисто спросил Гайда.

— Хозяин, вы не будете бить Магду, правда? Не будете?

Мужик даже отшатнулся.

— Послушайте меня… пожалуйста! Она такая маленькая, а лошади такие большие, как же она могла с ними управиться? Она мне по плечо… А ручки у нее какие, вы видели? Где же ей было такими ручками удержать лошадей? И она, наверное, их боится… Если бы от меня лошадь убежала, я бы только плакала, и больше ничего… Магда, может, и гналась за ними, да… А если бы лошадь ее лягнула копытом, она бы ее, наверное, убила…

На лице Гайды читалось удивление, граничившее с испугом. Взгляд, голос, каждый жест Анельки выражали такую силу чувства, что грозный великан растерялся.

— Не бейте ее! — просила Анелька, протягивая к нему сложенные руки. — Вы такой сильный, а она слабенькая. Если вы крепко ее схватите, так можете задушить! Как она боится вас теперь! Сидит, должно быть, у окна и прислушивается, не идете ли… И плачет, и трясется вся… Что же ей делать? Лошади виноваты, а ее будут бить… За что?

— Анелька! Анелька! — донесся из сада голос панны Валентины.

Анелька на миг замолкла и чуть не с отчаянием оглянулась. Но вдруг, словно осененная счастливой мыслью, торопливо достала из-за ворота золотой медальон и сняла его с шеи.

— Вот смотрите, Гайда… Это божья матерь… она золотая и освящена в Риме. Это мамин подарок… Она стоит дорого, очень дорого, гораздо больше трех рублей. Мама мне ее подарила и велела носить всю жизнь. Но вы ее возьмите, только не обижайте Магду!

Эта маленькая девочка, сжимавшая в руках медальон, настолько выросла в глазах мужика, что он снял шапку, словно перед ним стоял ксендз со святыми дарами, и, глубоко тронутый, сказал:

— Спрячь, паненка, свой святой образок. Я же не нехристь какой-нибудь, такими вещами не торгую.

— Анелька! Анелька! — звала панна Валентина.

— А Магду бить не будете?

— Не буду.

— Наверное нет?

— Боже упаси! — Гайда ударил себя кулаком в грудь.

— И никогда?

— Никогда не буду малых ребят бить, чтобы господь меня не покарал.

— Анелька!

— Ну, так до свиданья. Спасибо вам! — И, отступив к забору, Анелька послала ему воздушный поцелуй.