Анекдот как жанр русской словесности

Анекдот, соответствующий по своему содержанию второму куплету, имеется в рукописном сборнике «Забавные изречения, смехотворные анекдоты, или Домашние остроумцы»:

«Один приезжий из-за границы рассказывал в гостях при дамах, что в Германии весьма строго наказывают за воровство. «Я не утверждаю, – прибавил он, – но мне говорили люди очень верные, что в Мангейме недавно повесили одного вора за то, что он украл несколько яиц». – «Как, его повесили за яйца?» – вскричала удивленная дама. «То есть не за яйца, а за голову», – поправился приезжий»

(Цит. по: Курганов Е. Анекдот как жанр. СПб., 1997. С. 122).

Николай Гоголь и искусство анекдота

(мини-монография)

Вводные замечания

1

Вне культуры анекдота мир Николая Гоголя практически необъясним и даже, полагаю, загадочен и просто непонятен. Между тем под таким углом зрения он сколько-нибудь подробно никогда не рассматривался, хотя неразрывная творческая и чисто личная связь Гоголя с анекдотом и была для исследователей совершенно очевидна. Собственно, связь эта требует не доказательств, а собирания материала, его систематизации и осмысления, чего как раз совсем и не делалось и, строго говоря, не делается и до сих пор. Они лишь декларируются.

Скажем, в книге Владимира Марковича «Петербургские повести Н. В. Гоголя» есть целая глава, которая называется «От анекдота к мифу»130. Но фактически там лишь засвидетельствовано то, что и так само собою разумеется: «В сущности, каждый из гоголевских сюжетов – это симбиоз двух популярных форм городского фольклора – анекдота и легенды»131. А вот конкретное выявление анекдотического субстрата гоголевской новеллистики автором книги «Петербургские повести Н. В. Гоголя» вообще не было предпринято. И тут имеет место какая-то печальная закономерность, присущая едва ли не всей научной литературе о писателе. Даже в классической монографии Юрия Манна «Поэтика Гоголя»132 феномен анекдота, можно сказать, начисто проигнорирован.

Конечно, теоретически допустимо строить описание поэтики Гоголя, убрав при этом пусть и не единственный, но все-таки основной строительный материал, коим для гоголевского мира, без сомнения, является анекдот. Но насколько продуктивен такой путь?

Я убежден, что данный путь совершенно не продуктивен, ведь анекдот в гоголевском мире, по мере развертывания этого мира, по значению своему не бывал, а, наоборот, только нарастал. Так что, игнорируя анекдот, отказываясь на деле его анализировать и учитывать, исследователи делают эволюцию писателя в принципе необъяснимой.

Как уже подчеркивалось выше, Владимир Маркович весьма эффектно назвал главу своей книги «От анекдота к мифу». Между тем движение Гоголя происходило совершенно иначе, и в принципе совсем не от анекдота, а как раз к анекдоту.

Сначала Гоголь сложился именно как рассказчик¸ как создатель устных новелл и мистификаций, но это был еще долитературный, нежинский Гоголь. Когда же в Петербурге он стал профессиональным писателем, анекдот поначалу вспыхивал в его текстах хотя и ярко, но все-таки более или менее спорадически (говоря так, прежде всего имею в виду обе части «Вечеров на хуторе близ Диканьки»). Но уже начиная с «Миргорода», удельный вес анекдота стал целенаправленно и стремительно нарастать. И вскоре гоголевский мир стал мощнейшим образом анекдотизироваться. Так что строить описание гоголевской поэтики, минуя анекдот, просто невозможно. Сама природа гоголевского мира протестует против этого.

Между тем советская филологическая наука о Гоголе фактически проигнорировала генерирующие особенности творчества и писателя, и его творческого поведения. Корневую связь гоголевского мира с анекдотом, анекдотический субстрат гоголевского мира невозможно отрицать. Зато этот субстрат можно признать, упомянуть, но при этом отодвинуть в сторону, задвинуть в тень, заштриховать. Так и делалось, ибо, как видно, блюстителям литературной морали гоголевский анекдотизм явно казался предосудительным, марающим чистый облик классика.

А в наши дни вкус Гоголя к анекдоту многим, видимо, кажется слишком дисгармонирующим с его религиозностью, столь поднимаемой ныне на щит. Но я попробую, в дальнейшем продемонстрировать, как Гоголь мог самую что ни на есть душеспасительную, строго православную беседу прервать неприличным анекдотом и делал это осознанно, в целях достижения совершенно определенного эстетического эффекта. И происходило это отнюдь не только с молодым проказливым Гоголем, но и с Гоголем-мистиком.