Андрогин

«Что-то я таки взял из проклятого озера», – решил он и заметил желтый отблеск, пробившийся сквозь туманные космы. Где-то в направлении Пожижевской[135] зажгли костер.

Вигилярный направился к свету.

Возле костра его ждали Лидия и Лилия. На высоком, составленном из диких камней постаменте стоял знакомый идол в новой расшитой рубашке. В его руках-чашках горели короткие медовые свечи. Вигилярный ощутил странный горьковатый запах.

«Наверное, набросали в огонь каких-то ведьмовских травок», – догадался он.

– Где мой брат? – спросил он «сестер».

– Спит под Испытательной скалой и видит приятные сны, – заверила Лилия.

– Под Испытательной скалой?

– Он называет это место Ведьминым лазом.

– Неправильно, значит, называет?

– Все вещи мира имеют несколько имен. Пусть называет, как хочет. Но ты теперь имеешь право знать внутренние имена вещей.

– Ему с тобой понравилось?

– Не знаю, – пожала плечами спортсменка. – Я не спрашивала. Если тебе интересно, он меня не впечатлил. Гонора на червонец, дел на копейку. Искренне сочувствую его супруге.

– Я тоже, – улыбнулся получивший право, присел возле костра, всем телом впитывая его живительный жар. – Что-то мне подсказывает, что я сподобился некоего посвящения.

– Этой ночью ты стал на путь Хранителя, – подтвердила Лидия. – Нижнее твое утонуло в озере, а верхнее вынырнуло. Теперь ты свободен в своем выборе. Можешь идти по Кругу познания в обе стороны. Можешь идти направо, а можешь налево. Можешь прийти к нам и согреться живым огнем. Иди к нам, Паша, теперь втроем можем утешить Богиню.

– Какую из богинь? Иштар? Морану? Афродиту?

– Имеющую много имен. – Лидия бросила взгляд на идола, словно адресуя Павла Петровича.

– Эх вы, официантки хреновы. Чуть не утопили меня… И что же, вы мне скажите, все это значит? – Он поудобнее устроился между женщинами, уже догадываясь, как те собираются утешать божество.

«Все-таки как парадоксально устроен этот мир, – подумалось Вигилярному. – Еще каких-то двадцать минут назад я тупо загибался в холодной воде, а теперь вот займусь любовью с двумя красивыми ведьмочками. А могло бы быть иначе… Хорошо то, что хорошо кончается».

– Врата служения Силам земли открываются посредством мистерий Богини, – медовым голосом зашептала Лилия, прижимаясь к нему всем телом и целуя его шею. – Богиня радуется и возрождается в силах своих, когда мы сливаем нашу плоть во имя освобождения энергии нижней чакры. Она добра и снисходительна к своим детям. Она не требует от нас слов и заверений. Она требует действия, мощи, неутомимости. Она истинная изначальная владычица любви и плодородия.

– Теперь ты будешь стражем ее сокровища, ее магицы, – поддержала «сестру» Лидия, поглаживая его тело. – А мы тебе будем помогать. Тебе же нравятся такие помощницы, правда?

– Правда, правда… А при чем здесь Сковорода? И этот дядька в носатой маске? Кстати, куда он делся? – Павел Петрович твердо решил прояснить некоторые моменты, прежде чем многоименная Богиня начнет радоваться, а некие загадочные врата открываться.

– Скоро ты обо всем узнаешь, – заверила Вигилярного Лилия и ловко запрыгнула на него. – Обо всем-всем. Поверь мне, ты никогда не пожалеешь о том, что потерял этой ночью.

Подолье, 25 ноября 1752 года

Дорога без конца. Он снова бредет неизвестно куда. Он проснулся ночью и ощутил зов дороги. Кто-то звал его, звал к восстановлению странствующего чина. Это был не простой зов, он был царем, императором, папой призывов, и Григорий не смог ему сопротивляться. В ночь первого снега он тихо выскользнул из киновии и направился припорошенной дорогой на север, туда, где, по его расчетам, пролегал Волошский тракт. Побег сей в его собственных глазах выглядел жалко и малодушно. Он признал свое поражение. Пронзительная наука афонских подвижников так и осталась для него недоступной тайной.

Обидный для Григория парадокс заключался в том, что именно разум, самый могущественный из его инструментов постижения Божьего мира, оказался непреодолимым препятствием на пути к истинному, отрицательному богопознанию. Разум упрямо не желал засыпать (а на самом деле умирать!), и Григорий не мог не сочувствовать сопротивлению собственного разума. Живого и жаждущего знаний. Теперь он знал, что для того, чтобы оспорить мир позитивный, нужно сначала потушить в душе изначальное пламя творения, опуститься на уровень Онисима и Богдана, отдаться бесу меланхолии, убедить себя в наступлении скорого исполнения времен и тогда уже, перед лицом скорой и неминуемой вселенской гибели, отчаянно и бесповоротно нырнуть в Божественный Мрак исихастов.

«Это не мой путь», – мысленно повторял и повторял он, и сразу спрашивал свой спасенный разум:

«А каков же мой?»

И не получал ответа.

Даже намека на ответ.

Даже тени намека.

Он шел пустынной дорогой: одинокий, бездомный, беспутный. Снег мгновенно припорашивал его следы.