Андрей Смирнов

— Поверю. Ненависть, господин мой, — черная отрава. Она жжет и других, и того, кто ее

носит. Учуять ее легче легкого. Но в тебе ее нет. Потому поверю.

Старуха отошла, взяла плошку с тлеющим огоньком, поставила на стол и добавила задумчиво:

— Хотя, конечно, может, и ошибаюсь я.

Я никак не прокомментировал ни первое ее заявление, ни последнее.

— Подь-ка сюда.

Ведьма   велела  мне   сесть  за  стол  и   смотреть  на   крошечный   язычок   пламени.   Внимательно

смотреть. И велела думать, что нет ни глиняной плошки с маслом, ни столешницы, но есть только

огонь, горящий в темноте. Я старательно уставился на огонек. Ведьма забормотала...

Поначалу   ничего   интересного   не   происходило,   и   плошка   со   столешницей   не   торопились

исчезать, но вот потом...

Куда-то   пропали   все   мысли.   Внезапно   я   обнаружил,   что   смотрю   на   огонь   —   и   не   могу

оторваться,   не   могу   отвести   взгляд   в   сторону.   А   огонек   между   тем   становился   все   больше,

превращался в  большой  сгусток  рыжего,  танцующего  пламени.   Пламя извивалось  в темноте,   а  я

смотрел на него, как завороженный. Огонь становился все больше, больше... Или это я приближался

к огню? Я хотел отодвинуться — но не смог. А потом я услышал, как ведьма перестала бормотать и

отчетливо произнесла:

— Посмотри на меня.

Я повиновался. И исчез.

Глава третья

— ...А ведь красиво, правда? — спрашивает Света, кутаясь в меховой воротник.

— Что?

— Да вот... Неужели не видишь?

Поздний   зимний   вечер.   Середина   февраля,   но   тепло.   Возвращаясь   из   гостей,   мы   идем   по

Университетской набережной. Прохожих почти нет, снег шуршит под ногами, поблескивая в свете

фонарей разноцветными огоньками, и ничто, кроме шума редких автомобилей, не нарушает тишину.

Светка права — поздним вечером здесь очень даже красиво. Небо над Эрмитажем окрашено в

мерцающий малиновый свет, огни по обеим сторонам Невы прогоняют темноту.

— Давай в снежки? — предлагает вдруг Светка. Я улыбаюсь:

— Опять меня снегом обсыпать хочешь?

— Ага! — смеется она.

— Света, — говорю ей с укоризной, — это жестокость.

— Что?

— Обсыпать меня снегом.

— Ну пожалуйста!

—   Никаких   «пожалуйста»,   —   строго   говорю   я.   Но   не   могу   удержать   улыбки.   И   Светка

понимает — можно.

Она   вырывается   и   убегает   вперед.   Наклоняется,   чтобы   набрать   снега.   Пока   она   не   видит,

прячусь за сфинксом...

В этот момент рядом со Светкой тормозит фирменная тачка. Из окна высовывается парень в

дубленке:

— Девушка! Поедемте покатаемся!

— Спасибо, я пешком, — говорит Светка, даже не поворачиваясь к машине.

Я выхожу из своего укрытия. Машина подается назад, чтобы держаться наравне со Светкой.

— Эй, ты не бойся! Мы не обидим!

Я прибавляю шаг, оказываюсь между Светкой и машиной.

— Езжай, — говорю, — куда ехал. Девушка со мной.

Щелкает   дверца   со   стороны   водителя,   наружу   выбирается   второй.   Не   русский.   «Лицо

кавказской национальности». С усиками. Изрядно накушавшееся «лицо». И за рулем, скотина!

— Дэвушка, ты такая красивая! Садысь, нэ упрямся!

Меня он игнорирует. Ах ты козел усатый!

— Тебе неясно объяснили? — спрашиваю. — Уши прочистить?

— Иди на... говнюк, — небрежно отмахивается кавказец. — Дэвушка...

Парень в дубленке делает попытку выбраться из машины — пинаю дверцу, и он отваливается

обратно.

Усатенькое «лицо» визжит и дрыгает ножкой. Прикладывается о крышу машины.

— Ну, — спрашиваю я. — Кто тут говнюк?

 «Лицо» тупо глядит мутными глазами, бормочет что-то, выплевывает зуб и начинает блевать.

Ну что с него, с пьяного, взять? Ведь ничего не соображает. Не убивать же его теперь за это...

Я вытираю руки снегом и иду обратно к Светке.

— Ублюдки, — говорю я. — Пошли...

— Леня! — вдруг кричит Света.

Ну   что   там   еще?  Поворачиваюсь...   Повернуться   я   не   успеваю.   Воздух   рвется...   Хлопок.   А

потом — темнота.

* * *

...Падение. Водоворот.

Долго. Долго...

Где я?..

Я?..

* * *

...Спустя вечность темнота рассеивается.

А рассеивается она от того, что я открываю глаза.

Надо мной стоит странный бородач, от которого нещадно разит потом и чесноком. В руке у

бородача — клинок.

— Признаешь себя моим пленником? — осклабившись, говорит мне Гийом де Бош. — А?..

Чего молчишь? Язык проглотил?!

А затем и это видение рассеивается, и снова наступает ночь…

Глава четвертая

...Когда я пришел в себя, то обнаружил, что лежу на полу рядом с перевернутой табуреткой.

Надо мной стояли какие-то люди. Горбатая старуха, толстяк и чудно одетая девка. Толстяк орал на

старуху, старуха верещала в ответ, девка пыталась вклиниться между ними.

Я приподнялся на локте. Увидев, что я зашевелился, эта троица перестала вопить и уставилась

на меня.

«Бред, — подумал я. — Этого не может быть».

Я сглотнул. Я глядел на них и не мог поверить...

Наверное, в какой-то момент взгляд у меня стал совсем диким, потому что женщины в страхе

отшатнулись, а толстяк пробормотал: «Матерь Божья...»

— Вашу мать, — растерянно пробормотал я по-русски. — Средневековье...