Андрей Смирнов

беспримесной эссенцией отравы — проник в этот мир вместе с ней. Этот мир, игравший для

Джигхорта одновременно роли как сердца, так и желудка, был подобен пустому шару, в центре

которого пульсировало серовато-лиловое ядро, слегка вытянутое к условным «верху» и «низу».

Подобно лучу, сила, выделенная Джигхортом из уничтоженной части тела, устремилась к ядру —

в то время как иные «лучи», наоборот покидали ядро, направляясь к внутренней, покрытой

многочисленными порами, поверхности шара. Здесь для меня уже не было препятствий, я почти

мгновенно захватил все ядро, распространившись по нему всепожирающей порчей — а где-то там, в ином, большем мире, Джигхорт забился в агонии, заревел, царапая пустоту тысячами когтистых

лап. От ядра душным, дурманящим дымом я распространился вовне, втек в поры во внутренней

поверхности шара — и вышел во множестве точек исполинского джигхортова тела. Крабовидный

бог умирал, и нужно было успеть собрать его жизненную силу вместе с растворенной в ней

частицей силы Палача.

Я выделил несколько ядов, которые затем смешал в необходимой последовательности и

строгих пропорциях; полученную смесь я разнес по жизненным узлам и каналам Джигхорта. Он, тем временем, продолжал умирать, постепенно рассеиваясь в пустоте — уже почти недвижный и

почти безмолвный. Агония стихала, переходя в оцепенение. Пришлось добавить в вены

Джигхорта яд, который немного взбордрил его и не дал умереть так быстро.

Закончив сбор, я сжал полученную силу в кристалл, в центре которого то расплывалась, то

вновь сгущалось красновато-серое пятно — капля крови Палача, восстановленная трудами

лучшего алхимика Сальбравы в своем изначальном виде. Убирая кристалл в один из своих

внутренних миров, я принял форму, к которой обращался после воскрешения наиболее часто:

форму получеловека-полутеневого демона.В некотором роде, она стала моим основным, или, как

их еще называют — царственным облазом — символически отображая в себе те изменения,

которые я претерпел в ходе возвращения к жизни. Уже в ходе превращения накатило ощущение

присутствия, когда же превращение было завершено — то это присутствие сделалось совершенно

ясным и отчетливым. Во мгле Бездны Осужденных предо мной возник царственный образ Эггро:

мускулистый двенадцатирукий демон, залитый кровью, танцевал на груде трупов. Его бычья

голова была синего цвета, а в каждой из рук он сжимал какое-нибудь оружие — или чью-нибудь

голову. Головы он, впрочем, тоже умел использовать в качестве оружия. Хайджи, в образе голой

седой старухи, ползала на четвереньках рядом с телами, глядя на меня безумными

вытаращенными глазами и позвякивая цепью, крепившейся к ошейнику, застегнутому на ее шее.

— Господин желает знать, что тебе здесь нужно! — Проверещала Хайджи.

То, что Эггро не заговорил сам, было плохим признаком — он становился молчалив, когда

готовился к битве. Менее всего сейчас мне хотелось начинать свару с одним из Темных Князей: я

восстановил свою силу еще далеко не полностью, в то время как возлегшие на Дне, избежав

смерти ценой сделки с Солнцем, сохранили свое могущество и за прошедшие века, несомненно, еще более приумножили его, стягивая к себе энергию злобы, алчности, похоти, гнева и ненависти

— начиная от мира людей, продолжая верхними и средними мирами демонов и заканчивая

мирами высших демонических элит, где зло было настолько изощрено и разнообразно, принимало

такие тонкие и необычные формы, что описать подобное ни на одном из человеческих языков

было бы попросту невозможно. Во всем этом имели свою долю Князья Тьмы, и оставалось лишь

гадать, как они воспримут возвращение своих бывших братьев. Наверняка они желали узнать —

не захотим ли мы присоединиться к ним? Или же опять начнем войну на уничтожение? В случае

нашего присоединения им бы пришлось делиться зонами влияния, однако при этом возрос бы

общий «вес» Преисподней, что косвенным образом усилило бы и их тоже. В случае новой войны с

Небесами им достаточно было бы просто остаться в стороне и подождать, пока мир людей не

погрузится в хаос, а ближайшие к нему Сферы не начнут сгорать и распадаться на части — в этом

случае возлежащие на Дне ничего бы не потеряли, но неизбежно получили бы свой кусок пирога

от боли и разрушений, чинимых наверху. В силу упомянутых причин можно было надеяться на

более дипломатичное отношение — однако, Эггро никогда не был склонен к дипломатии…

Впрочем, он все-таки не напал сразу, а принудил говорить вместо себя божество из своей свиты.

Может быть, все-таки есть шанс решить все полюбовно?

— Личные счеты. — Солгал я, вознеся короткую мысленную молитву Лицемеру: пусть

Отец Лжи сделает эту ложь убедительной.

Последовала пауза — вероятно, Эггро и Хайджи соображали, какие счеты могут быть у

меня к Джигхорту.

— Я ухожу, — добавил я, открывая путь наверх, поскольку не желал дожидаться, пока они

придут к каким-либо определенным выводам.

— Отравитель. — Позвала Хайджи.

Я повернулся и холодно посмотрел на богиню рабов. Она открыла рот гораздо шире, чем

это сумел бы сделать человек на ее месте, показывая немногочисленные тонкие кривые желтые