Андрей Сахаров. Наука и свобода

Сахаров на всю жизнь усвоил урок, полученный при испытаниях его Слойки в 1953 году. Тогда только счастливая случайность предотвратила беду, подобную той, что случилась с командой японского «Счастливого дракона» в марте 1954 года. Счастливую случайность обеспечил человек, прямо не отвечавший за исход испытания. Можно себе представить, как бы казнился Сахаров, если бы радиоактивный дождь — из-за его непредусмотрительности — пал бы на головы неэвакуированных «казахчат». Раз уж взялся за такое смертоносное дело, изволь нести свое бремя ответственности.

Один из сотрудников Сахарова вспоминает сказанное им уже во время политического инакомыслия «если не я, то кто?» и понимает это как проявление бесстрашия.[321] С неменьшим основанием в этой фразе можно видеть и трезвое осознание Сахаровым своего социального положения — положение «отца» водородной бомбы. Этот эмпирический факт укреплял его чувство личной ответственности, корни которой, разумеется, тянутся к семье, в которой он родился, и к «научной семье», в которой он формировался, и тем самым к наследию российской интеллигенции.

Мораторий объявленный, нарушенный и отмененный

 Сахаров принимал на себя ответственность за будущее радиоактивное отравление планеты, но при этом вовсе не снимал ответственности за ее настоящее. Предотвратить ядерную войну, по его тогдашним представлениям, можно было только одним способом — поддерживая баланс ядерного вооружения с США. Советская ядерная мощь должна была заставить Запад искать политическое решение всех проблем, включая и самую главную — надежное обеспечение мира. И договор о полном прекращении ядерных испытаний казался тогда ему, как и советским руководителям, возможным промежуточным шагом к прочному миру.

Поддерживать баланс ядерного вооружения означало вполне конкретное дело — разрабатывать образцы вооружения все более совершенного и для разнообразных военных целей приспособленного, — придумывать, конструировать, испытывать и передавать военным. Для многих коллег Сахарова это была интересная, престижная и хорошо вознаграждаемая работа.

И вот 31 марта 1958 года советское правительство громко заявило об одностороннем прекращении ядерных испытаний. В майской статье об опасности испытаний Сахаров написал о безоговорочной поддержке советскими учеными этого «исторического, гуманного решения».

Вряд ли так уж безоговорочно отнеслись к этому ученые, которых он знал повседневно — на Объекте. Ведь они не разделяли сахаровское отношение к опасности испытаний. Кроме того, прекращение испытаний ставило под вопрос их профессиональное будущее. Но даже самые сознательные из них, в тогдашней советской фразеологии, кто ставил общественное выше личного, с большим недоумением узнали о решении правительства. Для них оно было такой же неожиданностью, как и для правительства США.

Сахаров узнал об уже принятом решении случайно, приехав в ЦК по совсем другому поводу. Сахаров очень хотел прекращения испытаний, но и он без восторга воспринял такой самодержавный — без консультаций со специалистами — способ ведения дел в сложной научно-технической области.

Но он слишком доверял послесталинскому руководителю страны — Хрущеву, чтобы дать волю сомнениям. Разоблачение Сталина, массовая реабилитация жертв террора и общая культурная «оттепель», провозглашение мирного сосуществования на XX съезде партии в 1956 году побуждала советского человека прощать очень многое руководителям страны, если человек этот держался социалистической ориентации (и — добавим — фактически не знал, что такое западный мир).

Осенью 1956 года Сахаров спросил Тамма, нравится ли ему Хрущев.

Я прибавил, что мне — в высшей степени, ведь он так отличается от Сталина. Игорь Евгеньевич без тени улыбки на мою горячность ответил: да, Хрущев ему нравится, и, конечно, он не Сталин, но лучше, если бы он отличался от Сталина еще больше.