Андрей Рублёв, инок

– Ты что!.. Что говоришь, Софья! – рассердился он. – Бес в тебя вселился или ополоумела ты?! Как можешь обвинять в душегубстве моих братьев, сыновей моего отца и моей матери?!

Он схватил ее за плечи и начал трясти.

– Не смей! Не смей даже думать! Ты всего лишь баба, мало ль что придет в твою бабью голову. Слышишь, Иван! – надсадно крикнул князь. – Никогда не позволяй жене обличать и наговаривать на тех, кто служит тебе!

– Отец! – Отрок вскочил с ложа и смотрел на них широко раскрытыми глазами. – Матушка!

– Запомни, Иван!!

– Я запомнил, отец! – воскликнул в отчаяньи княжич.

Василий ослабил хватку, и Софья скинула его руки с плеч.

– Не будь дураком, Васенька! – едва слышно процедила она. Будто в лицо ему плюнула. – Размысли получше, кто из твоих братьев метит на твое место. Кому поперек горла встал твой наследник! Кого подзуживает женушка и моя любезная сестрица, дочь смоленского злодея, Настька-ехидна!..

– Господи, владыка всеблагой, – загудело в дверях велегласие отца протопопа, настоятеля Благовещенского собора и княжьего духовника, – примири, вразуми и очисти. Прости нам прегрешения наши, вольные и невольные… Мир дому сему! – Священник положил благословенье на склонившиеся головы князя и княгини, осенил дланью кинувшегося к нему княжича. – Ну, что у вас тут за напасть вражия, чадца Божьи?

– Колдовство, отче! – звонко выкрикнул отрок. – Матушка за меня страху натерпелась.

– Вижу, что лукавые тут много потрудились, – добродушно ответствовал протопоп и подмигнул Ивану, – сети свои развесили. Ну да всуе трудились. Живо выметем их паутину…

Дьякон разжег кадило, в воздух поднялась ладанная струйка дыма. Протопоп приступил к молебну. Софья, бросавшая на мужа злые взгляды, мало-помалу утихомирилась, принялась подпевать. Василий же в моленьи участвовал лишь видом, все мысли кружили вокруг одной, тягостной и жгучей.

«Размысли, кому поперек горла встал твой наследник!»

…Серый зимний рассвет застал обитателей княжьего дворца и всего Кремля на ногах и в делах. Сразу после церковной службы и скорой трапезы великий князь призвал к себе думных бояр – Федора Кошкина-Голтяя, Бориса Плещеева, ведавшего судом и розыском в московской вотчине великого князя, да Ивана Бутурлю, поставленного над княжьим двором и московской сторожей.

– Сказывайте.

Первым завел речь Кошкин. Двое служильцев, снятых со сторожи, по словам великой княгини Софьи, спали на посту. За что биты на пытошном дворе, окованы в цепи и брошены в темничный подклет. Перед битьем оба показали, что ночью в покои княжича проникла дворовая баба-портомойка Лукерья, вдовая женка, для прелюбодейства с полюбовником, спальным служильцем Петром Губастовым. За то, что пустили бабу, дворские приговорены к сугубому битью, полугодовому заточению, а после – отправке простыми ратниками в крепость на окском порубежье. Спальник Губастов их слов не подтвердил и про полюбовницу говорить отказывается даже под пыткой железом. Также не сознается и в колдовском сговоре.

Далее подхватил Плещеев. Бабу-портомойку взяли, учинили обыск в ее жилье, нашли два пустых глиняных корчажца подозрительного вида. Кат к бабе пока не приступал – со страху сама во всем созналась. Выгораживает полюбовника, говорит, будто невиновен и ничего не знает, а тряпицу в постель княжичу подложила она.

– Может, и впрямь, не виновен, – заметил Плещеев. – В корчажцах, говорит, было зелье-присуха, опоила им служильца. Потому и не выдает ее, что ослеп от похоти к лукавой бабе.

– Виновен! – глухо, с жесточью промолвил князь. – Под дверьми моего сына вместо службы блядню творил! Виновен. А не признаёт вину – дважды виновен! Пытать далее! К женке-потаскухе также железо применить. Кто надоумил? Кто зелье и ветошь дал? Откуда нити сговора тянутся? Учить мне тебя, Борис Данилыч, как дело твое делать?

– Сделаем, князь, – наклонил голову Плещеев. – Но и без железа дознались. Баба на посад бегала за зельем, к старухе-ворожее. Та и надоумила. Говорит, старая хрычовка – сущая ведьма. Оно и вестимо…

Богомерзкая старуха, однако, успела скрыться. Посланные за ней на посад, в указанный двор, вернулись ни с чем.

– Сторожу на городских воротах усилили, – заговорил Иван Бутурля, – поставили рогатки – мышь не проскочит. Обозы досматривают. На дороги за городом также разъезды высланы. Ведьма далече уйти не могла. А могла и на посаде до времени затаиться. Вряд ли не захотела б убедиться в действии колдовства. С портомоей она лишь два дня тому дело свое обговорила. А сведать в точности, когда та пойдет в ночь к полюбовнику, не могла. Знать, на Москве еще укрывается. Служильцев разослали с грамотами – зачитывают на торгах и площадях. Приметы у старухи особые – сыщем, князь, бесовку.

– Уж расстарайтесь, мужи бояре, – мрачно молвил Василий. – Разузнать хочу доподлинно, откуда эта пакость у нас завелась. Службой своей все трое отвечаете!

– Не Данила ли нижегородский ядом против тебя исходит, князь? – предположил Плещеев.