Андрей Рублёв, инок

– Что-то не торопится Никон процветанью почин положить, – буркнул Севастьян. – Ему, видать, и на подворье в Москве неплохо живется. О нас и не вспомнит. Хоть бы муки мешок прислал! Этого вон только, – искоса глянул он на иконника, – с пустыми руками прислал. Да и руки-то неспособные. Плотников бы прислал, срубили б жилье человеческое вместо нор.

– А ты, раб Божий, когда сюда пришел и остался, о чем помышлял? О хлебе из Москвы? О житье прибыльном?

– Помышлял – только б свеча Сергиева на Руси не погасла, – нахмурился Севастьян. – Так ведь думали, до другого лета лишь дотянуть. И лето то прошло, и зима на убыль перевалила, а последний хлеб третьего дня доели. На просфоры только жменьки остались. Служить-то на чем? А церковь изнутри инеем покрывается – как молиться в ней?

Он снова покосился на Андрея и взялся за топор.

– А ты чего встал? – шумнул на розовощекого Фому с грудой поленьев в руках. Тот послушно потопал к дровянице.

– Пустой разговор, – заключил Лука, подымаясь с чурбака. Он надел рукавицы. – Потянем, Андрей.

Заработала, визгнув, пила, и разговоры смолкли до следующего роздыха старца.

Однако нудную песнь пилы прервали нежданные гости. Ворота монастыря стояли незапертые, лишь прикрытые: в лесу неподалеку работали двое братий, рубили деревья и на себе тянули по снегу в обитель. Распахнувшие воротину двое пришлецов вкатились во двор на лыжах, быстро скинули их, бросили у тына возле поленницы. Монахи, прекратив работу, взирали на них безмолвно.

– Вот так и молчите, отцы, – бросил один из лихих гостей, в лохматой шапке и коротком кожухе. Оба были с саблями на поясе, запыхавшиеся от быстрой езды. Глядели недобро и настороженно. – Мы тут немного побудем, а потом уйдем, вас не потревожим. Но если что…

Разбойник вдруг ухватил за шею Фому, стоявшего ближе всех, и приставил к груди нож.

– Пойдем-ка с нами, паря. Да не трепыхайся. Я тебя быстро зарежу, не почувствуешь даже. А если тебе повезет, так и жив останешься – коли твои чернецы нас не сдадут.

Фома что-то пискнул и стал перебирать ногами вслед за головорезами, устремившимися к церкви. Втащив инока в храм, они затворили за собой дверь. Севастьян бросил в снег топор и побежал к кельям. Лука перекрестился:

– Заступник мой и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него…

Андрей посмотрел на старца и вслед Севастьяну, потом скинул рукавицы, зашагал к храму. Взошел по ступеням, открыл дверь и наткнулся в полутьме на выставленную саблю.

– Мир вам, гости незваные.

Сабля отодвинулась.

– Чего надо? Вроде договорились.

Андрей прошел на средину храма. Фому они уложили в углу лицом в пол, связав за спиной руки. Рот заклепали покровом с аналоя.

– Все разбойничаешь, Иван? – вопросил иконник.

Головорез подошел ближе, всмотрелся. Вдруг дернулся в сторону и тихо выругался.

– Вот так встреча.

– Падаль, Звон! – прохрипел второй. – Отгони его или прирежь.

– Заткни хайло, Меньшак.

– От кого бежите, Иван?

– Княжьи люди на нас вышли, – зло ощерился Ванька Звон. – Посекли многих.

– Булгаку башку снесли, – сообщил второй, тщетно пытаясь разглядеть что-либо через мутное узкое оконце.

– Отпустите Фому, – попросил Андрей. – Здесь вас не будут искать, а братия не выдаст.

– Поверил петух лисе. – Меньшак пнул валенком замычавшего инока.

– Чего ж волнуешься за него, раз не будут и не выдадут, – невесело усмехнулся Звон. Он ушел в притвор и приоткрыл дверь, глянул в щель.

– Ну меня свяжите вместо него! – Андрей протянул руки.

Звон вернулся, подскочил к нему, придушенно крикнул:

– Да на кой ты мне нужен!..

Потом отступил в угол, нагнулся и разрезал веревку на руках Фомы. Тот зашевелился.

– Сглуздил, Звон? – удивился младший душегуб.

– Забирай и проваливай!

Иконник помог Фоме встать. Тот выдернул изо рта кляп и поспешил к выходу.

– В алтарь только не лезьте, – сказал Андрей, уходя. – Не поганьте. Кровь на вас. – И добавил грустно: – Спаси тебя Бог, Иван.

На пороге уже, взявшись за дверь, обернулся:

– В другой раз не плюйте в колодезь. Пригодится воды испить.

Внизу у крыльца на него вопрошающе смотрел монастырский духовник. Отец Гервасий руководствовал братией в отсутствие игумена и решал все насущные дела. Четверо иноков тревожно ожидали поодаль. Фома с поблекшим румянцем на щеках зачерпывал в стороне снег и жадно глотал.

– Сейчас прискачут княжьи служильцы, отче, – коротко объяснил Андрей. – Надо бы промолчать.

– Не знаю, как ты уговорил их, – качнул головой отец Гервасий и пошел от церкви.

Проходя мимо остолбеневшей братии, распорядился:

– Со служилыми я говорить буду. А ты, старче Лука, пошел бы в келью, помолился. И вы двое лишние тут, – кивнул он сбежавшимся. – Труды свои на кого побросали?

Сам пошел к воротам, хотел прикрыть, да не стал – услышал топот с дороги.

Дружинники въехали на двор вчетвером, еще трое остались за распахнутыми воротами. Не спешиваясь, сняли шапки, перекрестились.

– Душегубов гоним, отцы, – крикнул старшой. – Выследили шайку, что на Киржаче лютовала. Села там грабили, двух отшельников в скиту, запытав, уморили. Двое или трое в эту сторону побежали. Не видали? Следы от лыж к монастырю ведут.