Андрей Рублев

– Поди ж ты. И не жалко им было трясти себя по весенней распутице? Чего молят?

– Чтобы ты своим именем отписал Витовту просьбицу. Урезонил бы его смилостивиться и вернуть боярам отнятые вотчины. Лесные, да еще с рыбными ловлями.

– Вон как. А чего ты послам от моего имени пообещал?

– Пообещал передать тебе их просьбу.

– Так ничего и не обещал?

– Нет.

– Ну, молодец. Меня, поди, в душах клянут, что тебя послал с ними беседовать. Ох, новгородцы, новгородцы! В любой беде сломя голову к Москве бегут с улыбочкой, а в радости от нас мурла в сторону воротят.

Покашливая, Василий походил по горнице, постояв у окна, сказал:

– Витовту писать не стану – надоел он мне своим своевольничанием. Послам скажи, что князь Василий просьбу их выполнит, письменно урезонит Витовта, но исполнит ли тот просьбу, поручиться, дескать, не может.

– Послы надеются, что по твоему слову он все выполнит.

– Ежели бы я ему ратный кулак показал – тогда другое дело. Но я Витовту из-за Новгорода грозить не стану. В радости без нас обходятся, так пусть и в горести к тому же привыкают.

– Послы шибко надеются с тобой повидаться. Намекали, что не с пустыми руками приехали.

– Узнай сторонкой, чего привезли. Ежели соболей али иные меха, то пусть в обрат везут. От своей мягкой рухляди забот не оберешься. Окромя того, хворый я. Нет у меня охоты с ними беседовать. Ты мне лучше скажи, когда в Москве объявятся обещанные тобой плотничные мастера?

– За ними дело не станет. Ты с митрополитом побеседуй. Он слышать не хочет о новшествах в алтарной преграде.

– Пусть не слушает. Неволить его не стану. Храмто мой. Домашний. В своем крестовом храме могу ладить любое свое пожелание.

– А ежели заупрямится и не благословит твое пожелание?

– Не благословит?

– Так говорит.

– Тогда и я его пожелание позабуду. А оно ему ох как надобно.

– Решил, кому доверишь роспись?

– Сам уговорил меня Феофана Грека призвать.

– Так один-то он не управится.

– Послушав тебя, честь гречанину оказал. А помогут ему Андрей Рублев с Даниилом Черным. Живописцы дельные.

– Но надобно спросить на это согласие Феофана. Может, он не захочет трудиться с ними.

– Как это – не захочет?

– Старик с норовом.

– А у меня он тоже водится. Я, московский князь, честь Феофану оказал. Перед иноземцами я спину гнуть не привык.

– Ежели обидишь Феофана, с митрополитом окажешься не в ладах.

– А ты этим себе не докучай. Ежели митрополит станет заноситься, пошлю его отдохнуть в Киев епископом, откуда в Москву призвал. С Киприаном обойдусь, как батюшка.

– Так у батюшки нашелся повод для опалы Киприана – кажись, он с боярами спевался.

– И у меня повод сыщется – с Юрием он переглядывается и перед боярами не ерепенится.

– Но батюшка твой наказал и помиловал.

– И я помилую, когда одумается и не станет скупиться благословлять мои пожелания на пользу Московского княжества и Церкви.

– Стало быть, в самом деле поверил Андрею, что иконостас украсит алтарь?

– Перестал сомневаться, когда повидал написанный им Нерукотворный Спас. Душой принял Андрея. Только вот не знаю, как из одной оказии справедливым выйти. Может, выручишь из беды, в кою попал не по своей воле?

– Ясней сказывай.

– Игумену Александру я дал слово, что вместе с Андреем у Благовещения будет трудиться Даниил Черный. Но тут родная матушка без моего согласия позвала в помощь Феофану из Троицкого монастыря Прохора из Городца, потому как его жаловал батюшка.

– Понял. Матушке отказать нельзя. А Даниилу, ежели дозволишь, все объясню и чернеца не обижу.

– Только беседуй с Даниилом ласково.

– Не тревожься, все добром улажу. Но с митрополитом все же побеседуй.

– Беседовал. А тебе сказал, что в Москве я хозяин. Не поверишь, до чего мне хочется повидать замысленный Андреем иконостас, а на нем иконы. Все такие невиданные.

– Сам все время о том же думаю. Но побаиваюсь.

– Чего?

– Смогут ли сотворения наших изографов быть под стать Феофановым? Он всеми признан, а наши только пытаются шагать к признанию.

– Но и перед их иконами Русь молится. Сам видел, какие иконы творят. Андрей с Даниилом Господом тоже не позабыты. Ты мне верь. А теперь ступай. Притомился малость. Вздремну. Весной на сонливость охоч. Ступай. Да про плотников не позабудь…

3

Над Москвой звездный шатер летней ночи. Город спит, убаюканный тишиной душной звездной ночи. Десятый год спокойно в Москве, отвыкла она от волнений из-за всяких напастей. Но знает, что в Орде дошагал до ханского трона мурза Эдигей.[20] Литовский Витовт слегка озорует возле новгородских земель. На ратную ссору с московским зятем Василием не напрашивается. Бояре тоже спокойны. Они холят свои бороды, отпаривая их в молоке, чтобы ярче золотился и серебрился в них волос. Черные люди в мирном труде умываются потом, берегут в себе кровь, пока снова для защиты отчей земли не понадобится. Удельные князья с Москвой не спорят, между собой не задираются, но живут со своими тайными помыслами.

Тишина на Великой Руси, а она ей так надобна для житейской стези…

Ночное время течет неслышно, будто вода в степной реке.