Андрей Рублев

– Скажи, мил человек Грикша, и долго мы еще будем толочь воду в ступе? Когда уже левкас готов станет? – допытывался Данилка.

– Не торопись, коза, в лес, все волки твои будут! – усмехался в жиденькую бороденку тот. – Выгребем из творила левкас – раз, свалим в кучу – два, рогожей прикроем – три. А в зиму вымерзнет он, и выступит из него емчуга, что внутри засела. Весной же снова заливать левкас водой и сцеживать надо. И так седмиц пять–шесть, не меньше.

– Ого! Пошто ж так долго и морочно? – удивлялись парни.

– А оттого, что, ежели писать фреску по левкасу летнему, а не после зимы, беды не оберешься, – пояснил старшой. – Годов через десять, а то и двадцать емчуга снова начнет сквозь штукатурку–левкас лезть. Пойдет морок и фью, пропала фреска, ничем не поправишь.

– Вот так. Коли хочешь, чтобы роспись была надежна, века простояла, надо так творить, как сие старые умельцы делали, – добавлял Грикшин первый помощник.

Город Пречистой Богоматери Владимир был основан великим князем Киевским Владимиром Мономахом в 1108 году. Со временем, став стольным городом могущественного Владимиро–Суздальского княжества, он достиг своего расцвета при великом князе Всеволоде Большое Гнездо. Все олицетворяло значение и силу великого княжества. И сложенный из вековых огромных дубовых бревен детинец со многими башнями и воротами. И каменный, с пятью позолоченными куполами Успенский собор на высоком холме. И большой трехъярусный великокняжий дворец со светлыми чердаками и теремами, с крышами в виде высоких шатров, островерхих башен и широких бочек, крытых железными и свинцовыми листами, отделанными чешуей и решеткой. Наружные стены хором были украшены резьбой и расписаны многоцветными красками. У добротных дубовых пристаней на Клязьме–реке, покачиваясь на чистой воде, стояли ладьи, насады, струги иноземных и русских купцов. В Успенском соборе хранилась самая почитаемая на Руси икона Богоматери, сотворенная, по преданию, в первом веке от Рождества Христова самим апостолом Лукой. В двенадцатом веке византийцы подарили ее великому князю Киевскому Владимиру Мономаху, который поместил икону в Вышгороде, а оттуда в 1155 году икону перевез во Владимир великий князь Андрей Боголюбский.

Теперь и дворец, и стены детинца, и Успенский собор гляделись скучно и убого. Город много раз горел и во время татарских нашествий, и во время беспрерывных княжеских распрей и межусобиц, а порой и просто по людскому небрежению. Каждый раз он отстраивался, но уже не с прежними тщанием и любовью. С той поры, как в 1238 году в битве с ханом Батыем на реке Сити погиб великий князь Владимиро–Суздальский Георгий Всеволодович, за обладание Владимиром шла беспрестанная борьба между тверскими, московскими и нижегородскими князьями. Но с 1328 года, не считая недолгого владения Владимиром Нижегородским князем Дмитрием Константиновичем, он безраздельно принадлежал Москве.

Хотя обладание Владимиром давало честь называться великими князьями Владимирскими, московские князья в нем не жили, а держали там своих наместников. Великий город хирел, постепенно превращаясь в захолустный. По улицам, роясь в навозе, бродили куры, в лужах лежали свиньи. Площадь перед бывшим великокняжеским дворцом, у которого когда–то толпились чужеземные послы и торговые гости, степенно пересекали со своими выводками гуси и утки, направляясь к Клязьме. Повсюду виднелись телеги крестьян из окрестных сел и деревень, коровы, козы, овцы. Паперти церквей и подходы к ним заполоняли нищие.

Первые дни, когда выдавалось свободное время, Андрейка и Данилка рыскали по городу, пытаясь разыскать своих радонежских подруг, может, сюда переехали? Но, увы, как ни глазели, как ни расспрашивали встречных и поперечных, как ни ходили из дома в дом по Владимиру, не нашли их. За работой и поисками незаметно пришло лето. Парни стали бегать купаться на Клязьму, там познакомились с владимирцами. Поначалу не обошлось без драк с местными, но потом те признали бывших иноков своими. Устраивали совместные игрища, порой и хмельные, кто побойче – срывали поцелуи у девок. Оба сменили свою износившуюся монашескую одежду на мирскую. Данилка, крепкий уже молодец с раздавшимися плечами, густой бородкой и усами – ему уже за двадцать перевалило, – с девками был опытен. Приглядывался к одной толстощекой, с зеленовато–серыми шальными глазами, пока не увел ее в лес. А когда на следующий день стал хвалиться перед Андрейкой, тот, осерчав, оборвал его россказни. Данилка с ходу озадаченно дернул себя за бородку, но не обиделся, потому как уразумел причину. А причиной было то, что верный дружок ему позавидовал, видать, и Андрейке пришел час мужиком стать, вон как обросло рыжеватой щетиной его лицо, восемнадцать годов ведь уже минуло…

У Данилкиной была подружка, молоденькая вдовица, мужа которой убили два года назад в пьяной драке. Она–то и научила Андрейку сладкой бабьей любви. А он, хоть по неопытности не очень–то понял с первого раза, что к чему, но все же загордился собой, почуяв свою власть над покорно отдававшейся его ласкам женщиной.