Андрей Рублев

«На кой ляд они их тут ставят? – недоуменно пожал плечами Лукинич. – Приступа сбоку Зарядья и Великого посада ждать надо – там ни реки, ни рва, оттуда и полезет ордынец… Неужто Остей велел? А где ж сам он?» – окинул он взглядом высокую, с многочисленными узкими бойницами Тайницкую стрельню и прилегавшие стены. Но ни осадного воеводы, ни его приближенных не было видно.

Вдруг издали, откуда–то справа, бухнул набатный колокол. И не успело замереть в воздухе его тревожное гудение, как послышался второй удар, третий!

«На Боровицкой стрельне в набат бьют! – взволновался Лукинич. – Не иначе Орда пожаловала!»

Вокруг стало очень тихо, смолк говор, люди на стенах, словно завороженные, застыли недвижно, устремив взгляды вдаль. Они еще ничего не видели, но, кто насторожливо, кто с испугом, прислушивались к гулким ударам, что неслись с соседней башни.

Но вот татар заметили и с Тайницкой. Словно эхом отозвался ее колокол, и тотчас послышались крики, топот, пронзительный скрип затворяемых ворот. На маковице Кремлевского холма забухали большие колокола Архангельского и Успенского соборов, им на разные голоса вторили колокола церквей.

Лукинич соскочил с коня и бросился к стене, за ним Михалка и Антипка. По лестнице, скрытой в белокаменной толще прясла, они поднялись наверх, протиснулись к зубцам.

Вдали в застлавшем Серпуховскую дорогу облаке пыли темным пятном катилась вражеская конница. На развилке Ордынки и Полянки всадники разделились. Большая часть свернула налево – к устью Неглинной, меньшая понеслась к Зарядью. Вскоре уже явственно можно было различить мчавшихся во весь опор ордынцев. Их низкорослые лохматые лошади распластались в стремительном беге. Все ближе, ближе…

На стенах Кремля люди замерли в угрюмом молчании.

Лукинич, не отрывая взгляда, пристально следил за ордынцами. Волнение, охватившее его вначале, несколько улеглось, и он старался прикинуть их количество.

Не доскакав трех перестрелов (полетов стрелы) до Кремля, татары остановились. Огромное поле за Москвой–рекой и болотом, как в дни больших торжищ, на которые пригонялись тысячные табуны и съезжались купцы, заполнила вражеская конница. Но несколько сот всадников продолжали двигаться к реке. Обогнув озерцо, оставшееся после разлива Москвы–реки, миновали болотистый участок и у устья Неглинной стали переправляться в Загородье.

«Видать, кто ведет их, хорошо Москву знает! – наморщив лоб, качал головой Лукинич, глядя, как ордынцы уверенно бросаются в реку. – Небось в Зарядье не кинулись – ведают, сучьи дети, что там брода нет. Теперь из Кремника трудно будет выйти – может, в ночь только».

Неожиданно потемнело. Солнце зашло в тучу. С утра небрежно рассыпанные по голубому небу белые облачка, соединившись в сплошную серую лавину, стеной шли на город.

Угрюмый, настороженный взгляд дружинника скользнул вдаль. Слегка курились Серпуховская и Калужская дороги. Налево, между реками Москвой и Яузой, светлела Коломенская. На ней было пустынно.

– Надо искать Остея! – крикнул Лукинич молодым воинам и быстро направился к лестнице, ведущей со стены.

За Чудовым монастырем на торжище горожане и сироты ломали лари и лавки. Отовсюду тащили к стенам бревна, доски, ведра с водой, камни и смолу. Призывно звенел с Фроловской башни набатный колокол. На пряслах так людно, что с земли за пестрым венцом одежд не видать белокаменного зубчатого гребня.

Узнав, где находится Остей, Лукинич наказал cвоим молодцам оставаться с лошадьми, а сам поднялся на стену.

Осадный воевода стоял неподалеку от Никольской башни, рядом – бояре, дети боярские и несколько священников. Группка посадских и слободских старост держалась в стороне. Дальше, до самой Троицкой, толпились горожане и селяне. Взоры всех обращены к Неглинной: на правом берегу ее уже появились ордынцы. Мостки через речку сожжены, и всадники разыскивают удобное место для переправы. Татарские кони едва не по колено вязнут в болотистой пойме. Когда ордынцы переберутся на пепелище Великого посада, Кремль будет окружен. Но пока еще можно покинуть Москву по Стромынской дороге, что, начинаясь сразу же за Ильинской улицей, скрывается в десятке саженей от города в глухом лесу.

«Эх, была б у меня тут грамотка, так и махнул бы мимо татар!» – подумал Лукинич, проталкиваясь к Остею.

Поначалу литовская стража не пускала его подойти к воеводе, но вмешался сын боярский Зубов, что стоял рядом, и гонца пропустили.

– То ты! Долго не шел… Как же теперь из крепости выйдешь?

– Как велено тобой было, княже, явился. А выйти из Кремника и сейчас можно.

– Куда уж там! – небрежно махнул рукой Остей.

– То уж моя забота. Давай грамотку и вели ворота на миг какой открыть.

Тот снова пренебрежительно отмахнулся и, отвернувшись, болезненно скривил лицо и потер ноющий затылок.

«Вот так воевода! – Лукинич обозлился, побледнел. – Ему, ряженому, все одно, будет ведомо великому князю, что в Москве делается, или нет…»

С неприязнью смотрел в спину Остея, одетого в короткий бархатный кафтан лилового цвета, ожесточаясь все больше…