Андрей Платонов

В другом варианте воспоминаний Ортенберга называется имя еще одного весьма неожиданного ходатая по платоновским делам.

«У меня сидел Петр Павленко. Я показал ему записку Гроссмана. Петр Андреевич чуть не вскрикнул:

— Платонов! — И после небольшой паузы сказал: — С ним произошла большая драма. Хочешь, я тебе сейчас принесу журналы „Красная новь“ за тридцать первый год, все поймешь…»

Далее следовал пересказ известных событий, связанных с публикацией хроники «Впрок».(«Платонов тогда написал то, о чем сейчас говорят прямо и открыто»), а также признание мемуариста: «Да, нелегкую задачу поставил перед нами Гроссман. И все же мы отважились взять Андрея Платоновича в „Красную звезду“».

Правда, здесь есть некоторая неясность со сроками присуждения воинского звания. Как следует из воспоминаний Ортенберга, «со знаками различия была загвоздка. Платонов служил в Красной Армии, воевал в гражданскую войну, а звание у него было самое рядовое — красноармеец. Пустить на фронт специального корреспондента центральной военной газеты с этим хотя и почетным, но скромным званием было нескладно, не всюду бы его сразу пустили, да и пришлось бы беспрерывно козырять всем — от сержанта до генерала. Политическое звание присвоить Платонову нельзя — он беспартийный. Командирское — тоже, нету него командирской подготовки, в Наркомате не подпишут. И вот, нарушив все воинские законы и правила, я сказал начальнику АХО, чтобы писателю нацепили на петлицы одну „шпалу“, а в удостоверении написали „капитан“. Так Платонов прошагал в этом звании почти два года, а под конец войны ему уже официально присвоили звание „майор“».

То есть, по Ортенбергу получается, в сентябре зачислили и сразу дали капитана. Иную картину показывают архивы.

«Осенью 1942 г. Платонов утверждается военным корреспондентом в действующую армию и уезжает на фронт. Приказом НКО № 02757 от 22 апреля 1943 г. утверждается спецкорреспондентом редакции газеты „Красная звезда“. Воинское звание — „капитан административной службы“ — присвоено приказом НКО № 02505/п от 22 апреля 1943 г., воинское звание — „майор административной службы“ — присвоено 16 июля 1944 г.», — уточняют платоноведы. Нетрудно увидеть, что между первой встречей Платонова и Ортенберга и присвоением Платонову воинского звания «капитан» прошло больше полугода, хотя еще 5 сентября 1942 года Платонов писал жене: «Скоро мне дадут военное звание (думаю, надо бы шпалы три)» — что соответствовало званию подполковника.

Кроме того, как свидетельствуют найденные документы, при устройстве Платонова на службу в главную военную газету страны Ортенберг руководствовался не только просьбой Гроссмана, но и подстраховался рекомендациями двух не менее солидных писателей.

«Андрей Платонович Платонов человек, хорошо видящий и знающий свою родину… <…> и идущий, по моему мнению, своей дорогой к коммунизму.

У него блистательное знание языка, необыкновенное чувство пейзажа и глубокое знание человека.

Он — один из пятерки-шестерки лучших советских писателей. Через сердце писателя, как через блок, бежит веревка, поднимающая тяжесть подвига и жертвы», — написал Виктор Шкловский 5 августа 1942 года.

«Считаю писателя тов. Андрея Платонова чрезвычайно интересным и очень талантливым литератором нашего времени», — отозвался Леонид Леонов на следующий день после публикации «Брони» в «Красной звезде».

«В дни Отечественной войны А. Платонов проявил себя как настоящий писатель-патриот, умеющий к вопросам тыла подойти с точки зрения интересов обороны родины», — подписали характеристику Платонова секретарь президиума Союза советских писателей СССР по оргвопросам П. Скосырев и оргсекретарь Военной комиссии президиума ССП СССР Любанский.

В казенных словах литературных чиновников не было ни тени преувеличения, но не только о «вопросах тыла» писал Платонов, но и о фронте, как, например, в рассказе «Одушевленные люди» (другое название «Одухотворенные люди»), посвященном обороне Севастополя.

Известны авторские строки, обращенные к жене, которые при публикации иногда используют в качестве эпиграфа: «Самая важная моя работа сейчас: я пишу повесть о пяти моряках-севастопольцах. Помнишь — о тех, которые, обвязав себя фанатами, бросились под танки врага? Это, по-моему, самый великий эпизод войны, и мне поручено сделать из него достойное памяти этих моряков произведение. Я пишу о них со всей энергией духа, какая только есть во мне. У меня получается нечто вроде Реквиема в прозе. И это произведение, если оно удастся, самого меня хоть отдаленно приблизит к душам погибших героев. Мне кажется, что мне кое-что удается, потому что мною руководит воодушевление их подвига, и я работаю, обливая слезами рукопись, но это не слезы слабости».