Андрей Платонов

Только случай и расторопность помощника уберегают состав от катастрофы, но Мальцева заключают в тюрьму и отдают под суд. «Что лучше — свободный слепой человек или зрячий, но невинно заключенный?» — ставит перед гуманным советским следователем вопрос повествователь (и поразительно соединение мужества платоновских редакторов с ленью вздремнувшей цензуры) и объясняет свое участие в деле Мальцева. «Я хотел защитить его от горя судьбы, я был ожесточен против роковых сил, случайно и равнодушно уничтожающих человека; я почувствовал тайный, неуловимый расчет этих сил — в том, что они губили именно Мальцева, а не меня, скажем. Я понимал, что в природе не существует такого расчета в нашем человеческом, математическом смысле, но я видел, что происходят факты, доказывающие существование враждебных, для человеческой жизни гибельных обстоятельств, и эти гибельные силы сокрушают избранных, возвышенных людей. Я решил не сдаваться, потому что чувствовал в себе нечто такое, чего не могло быть во внешних силах природы и в нашей судьбе, — я чувствовал свою особенность человека».

В ту же самую пору похожее ощущение выразил в письме Платонову и Лев Гумилевский: «…за все почти время нашего знакомства Вы находились в каких-то ненормальных условиях, созданных как бы роком, странным, нисколько не зависящим от Вас стечением обстоятельств, и законно, хотя бы и бессознательно (тем более справедливо), относились к себе как почти к человеку, пораженному случайным заболеванием, что ли, или потерей конечности при трамвайной катастрофе».

Не менее яростным и полным враждебных сил изобразил Платонов мир Западной Европы накануне Второй мировой войны. Главный герой рассказа «По небу полуночи» немецкий летчик Эрих Зуммер во время выполнения боевого задания переходит на сторону республиканской Испании. Выбор профессии и подробное, увлеченное описание полета не случайно. Можно предположить, что в железнодорожном сердце Платонова жила тоска по небу, что так отчетливо сказалось в «Счастливой Москве», и Платонов совершенно искренне признавался Гумилевскому: «Если бы теперь пришлось начинать жить, то я был бы летчиком». Да и обращение к фигуре великого русского конструктора Н. Е. Жуковского, книгу о котором Платонов собирался написать для серии «ЖЗЛ», говорит само за себя. Но дело было не только в возможности осуществить через прозу свою мечту. В этом рассказе, как и в «Мусорном ветре», как и в «Македонском офицере», изображена деспотия, лишенная самой важной сущности — души. «И неизвестно в точности, что такое, но известно, что без нее общая жизнь человечества не состоится. Это подтверждается тем, что мы страдаем…» — размышляет в духе Достоевского летчик, и единственный способ борьбы с этой деспотией — насилие.

«Я его убью, — решил Зуммер участь Кенига. — Он и они хотят нас искалечить, унизить до своего счастливого идиотизма, чтобы мы больше не понимали звезд и не чувствовали друг друга, а это все равно, что нас убить. Это — хуже, это ребенок с выколотыми глазами».

Убийство, которое вершит Зуммер, совершается не человеком, но карающим ангелом, что выражается в рассказе открытым текстом («Нет, мне пора быть ангелом, человеком надоело, ничего не выходит»), и отсюда смысл лермонтовского названия[71]. «Ангел» Зуммер уничтожает в воздушном бою машины бывших товарищей, а потом, спустившись на землю, встречает обезумевшего от горя мальчика и улетает вместе с ним искать «мать этого ребенка или тех людей, которые заменят ему родителей и возвратят в его душу утраченный разум».

Ветхозаветный, глубоко метафизический и очень личный рассказ был прочитан как антифашистский («В последний месяц работа пошла хорошо: ПЛАТОНОВ написал рассказ о немецком летчике антифашисте в Испании („По небу полуночи“)», — доносил в НКВД тайный осведомитель за несколько месяцев до заключения пакта Молотова — Риббентропа) и успел попасть в июльский номер нового журнала «Индустрия социализма» за два месяца до начала Второй мировой войны. В этом же печатном органе увидел свет рассказ «Родина электричества», переделанный Платоновым из «Технического романа», а точнее, из того фрагмента, где рассказывалось о путешествии Душина в Верчовку для починки местной электростанции. Платонов создал новый текст с лирическим героем, заменив третье лицо на первое, но остались в рассказе сцена крестьянского крестного хода и поразительное изображение иконы Богородицы.