Андрей Платонов

Другое дело, насколько Платонов отдавал себе в этом отчет и что именно — какой-то особый, ему одному ведомый смысл, расчет или, напротив, нерасчетливость, шутка, хулиганство, легкомыслие сподвигли его, перефразируя Пушкина, укусить сосок своей кормилицы и заставить ее подготовить ответный грубый удар.

Но остр отой в адрес редколлегии дело не ограничилось. В следующем после «Бессмертия» и «Фро» сентябрьском номере «Литературного критика» за 1936 год появилась злая стихотворно-драматическая пародия Ф. Человекова на пьесу В. Соловьева «Улыбка Джоконды», на тот момент еще не написанную, но некоторые ее идеи драматург простодушно изложил в интервью журналу «Советское искусство», и «синопсис» попал к Платонову, умевшему бить куда как точнее и больнее, чем били во дни оны его самого.

«Естественно, что „Литературный критик“ хотел, чтобы автор напечатанных на его страницах рассказов определил свои отношения с „Красной новью“, — расшифровала этот сюжет Н. В. Корниенко. — Имя автора пародии в стихах, опубликованной в сентябрьском номере „Литературного критика“, вряд ли долго оставалось в секрете. Рецензия-пародия Человекова не могла не быть прочитана Ермиловым как определенная дерзость со стороны Платонова, ибо ее темой стала пьеса В. Соловьева, одного из постоянных авторов „Красной нови“. Выскажем предположение, что и сам Платонов, скорее всего, не был свободен в выборе материала для первой рецензии».

Однако никто не вынуждал рецензента быть настолько едким (текст остроумной и злой пародии републикован в юбилейном выпуске «Страны философов»), а к довольно деликатному в данном контексте выражению «определенная дерзость» можно было бы добавить «черная неблагодарность», «измена», «низкое коварство», «подлость», «вероломство», «предательство» — да мало ли как мог воспринять Ермилов поступок человека, которого он, по своим понятиям, в буквальном смысле слова вытащил из грязи в князи, и кого, рискуя партийным билетом, репутацией, головой, печатал, а тот нанес удар в спину, и это многое объясняет в дальнейшем отношении одного из этих персонажей к другому.

Больше того, пострадавший герой платоновской пародии — драматург Владимир Александрович Соловьев был тем человеком, кто еще в 1930 году тепло отозвался во внутренней рецензии о хронике «Впрок» и вообще Платонову симпатизировал. Знал или не знал об этих нюансах автор пародии, его вина неизбежно возрастала, а неприязнь вчерашних друзей увеличивалась. Платонов собственными руками посеял тот ветхий ветер, что принес ему очередную мусорную бурю, но прежде, чем все произошло, в начале сентября 1936 года писатель успел принять участие в собрании актива редакции «Красной нови», посвященном разоблачению троцкистско-зиновьевского блока.

Сохранилась стенограмма собрания, на котором последним очень коротко выступил тот, кого так тупо-нещадно били несколькими годами ранее за «Усомнившегося Макара» и «Впрок».

«…главное в бдительности — это бдительность по отношению к самим себе. По многим обстоятельствам эта формула, может быть, больше всего применима ко мне, — говорил Платонов. — Но в чем же эта бдительность к самому себе может выражаться? В особом отношении к своей художественной работе, а именно надо помнить, что те художественные произведения, над которыми человек работает, должны служить новому, с социалистической душой человеку, должны помогать всем строящим социализм».

Более резко Платонов выступил на тему «врагов народа» в начале 1937 года в «Литературной газете», заклеймив Радека и Пятакова примерно в тех же словах и выражениях, в каких он поносил белогвардейцев в 1920-м воронежском году.

«Чтобы изменить рабочему классу, надо быть подлецом. Поэтому для всякого изменника существует роковая необратимая судьба. Перефразируя известную мысль, можно сказать: социализм и злодейство — две вещи несовместимые…

Самым жестоким видом злодейства сейчас является троцкизм.

Этот фильтрующийся вирус фашизма пытался проникнуть до самого сердца советского народа, чтобы одним ударом умертвить его… <…>

Разве в „душе“ Радека, Пятакова и прочих преступников есть какое-либо органическое, теплотворящее начало, — разве они могут называться людьми хотя бы в элементарном смысле?

Нет, это уже нечто неорганическое, хотя и смертельно ядовитое, как трупный яд из чудовища. Как они выносят самих себя? <…> Но враг не сдается, он будет заострять свое оружие против нас.

Поэтому надо попытаться осветить точным светом искусства самую „середину тьмы“, — тогда мы будем иметь еще один способ предвидения наиболее опасных врагов, а оружие для встречи их у нас имеется.

Для этой работы необходимо обладать очень сильным собственным светом в своем источнике, чтобы проникнуть до самого „адова дна“ фашистской души, где таятся во мгле ее будущие дела и намерения».