Андрей Ярославич

Андрей перебрался из Владимира в Боголюбово, поселился в обветшалых покоях замка своего тезки и святого покровителя. Со Святославом он не простился, тот не наезжал в Боголюбово и будто и позабыл о затаившемся Андрее. Почему? Действия и намерения других племянников тревожили Святослава? Александр?.. Вот так было всегда: о чем ни задумаешься, неминуемо придешь к Александру… Но если от кого и ждать решительных действий, то, конечно, от Александра — по его уму, или от Святослава — по глупости его. Но каких же это решительных действий может Андрей ожидать в отношении себя? И зачем он обманывает себя, выдумывая красивые определения? Что означает это — «решительные действия»? Да ведь он просто сидит, как зверь в капкане, и ждет, когда его убьют! Только и всего…

Здесь, в боголюбовских покоях, ступали убийцы и тяжело умирал, кончался правитель, природный, ставший их жертвой, оправданный смертной мукой своей… Здесь, в Боголюбове, Андрею было тягостно, и будто приобщение к смерти, к своей смерти… Но куда еще, в какое место мог бы он отправиться?.. Здесь, где смертные тени, приют ему…

Спать в ложнице Андрея Боголюбского он не решался, хотя с иронией сознавал, что именно это было бы достойно и даже красиво той особой красотой, какою бывают красивы иные действия. Но не решался, только сидел в этой ложнице на широкой постели целыми днями. Думал о смерти отца. Дошли новые слухи. Александр говорил, что его призывают в Каракорум, сулят подарки и милости, но он не поедет, потому что его там непременно отравят, как отравили его отца… Но зачем это Александру? Однако смерть отца могла быть нужна только ему! Отец ведь не дядя и не брат меньшой — с великого стола не скинешь… И все понимают, что теперь Александр — сила, истинный глава… Он будет заключать союзы, какие ему угодно; при отце нельзя было, с отцом надо было считаться… Но чтобы по наущению, по совету, подсказке, интриге Александра… чтобы отца… Нет!.. На это Александр не мог пойти… Или… что-то заставило его решиться… Что же? То, что отец предпочел Андрея?.. Нет, не за это отца… Мысли разбежались по закоулкам сознания, услужливо извлекли из темных уголков смутные картины: вот отец уезжает в Новгород с Феодосией, к Александру… вот Александр говорит с жаром о покойной матери… да? с жаром?., вот сидит с Андреем за шахматной доской… Если в смерти Феодосии виновен отец, он содеял это ради любимого сына, ради Андрея… «…потому что всегда помнил о моей матери…» Но у Александра было право мщения за смерть своей матери… Но ведь Александр знал, что, воспользовавшись этим своим правом, он словно бы законно устраняет отца… Законно для кого? Для своей совести? Александра мучит совесть? Быть может, совесть не даст ему погубить Андрея?..

«Нет, невозможно более увязать в этих мыслях. Не стану об этом думать. Запрет положу себе».

Андрей отдавал себе отчет, что при всей этой своей склонности к размышлениям он никогда не сможет увидеть, разглядеть и понять что-то важное, самое необходимое для расчета практических действий мирской жизни. Сейчас было два исхода — проникнуться этим чувством своей обреченности и ждать гибели. Андрей, измученный, уже готов был на это решиться. Но молодое, сильное желание жить влекло его к иному пути. Ему едва минуло семнадцать лет. И он понимал, что прежде всего, чтобы выжить, уцелеть, надо следить за действиями Святослава и Александра.

Следить! Впиваться выжидательно в лица слуг, выспрашивать, вызнавать вести… «Как все это истощает мою душу, унижает меня!.. Все это не по мне… Ах, если бы не ждать, а действовать; как угодно, но действовать!..»

Аксак-Тимка, устроитель охот, оставался с ним. Чем-то он напоминал Андрею покойного Льва, косинка эта половецкая, волжская, в глазах у него была. Но нелюдимый был, одинокий. Одну только охоту и любил. И зверь для него был существом разумным, духовным даже, и боролся со зверем на равных, ниже себя не полагал зверя. С этим человеком Андрею было спокойно. Он говорил только о самом простом; не исходил весь тревогой за Андрея, как Анка; не смотрел, как дружинники, которые будто ждали приказаний и готовы были защитить… И все это было совершенно изнурительно… С одним Аксаком этого не было. Несколько раз устраивал охоту с кречетами на цапель. После парил Андрея в бане, мастер был на это, мял, выворачивал руки и ноги Андреевы, топтал крепкими босыми подошвами упругое молодое тело. И Андрей начинал чувствовать себя таким сильным и хотел, хотел жить!..

Тот день был солнечный. Андрей во дворе упражнялся в стрельбе из лука. На столб воротный накрепил старый щит и, натягивая тетиву до уха с тонкой серебряной серьгой, сажал стрелы — одну за другой — вокруг умбона— железного навершия с малыми полями посередке червленого поля. Стрелы вонзались точно, как метил. Подумал о монголах, о тартарских пешцах, как они идут в битву — туча стрел, и под прикрытием тучи этой — пешцы с короткими ножами-мечами — лавиной…