Андрей Боголюбский

Андрей многих успел оттолкнуть от себя. Он словно бы нарочно поступал не так, как было принято, сознательно нарушал княжеский этикет, привычный порядок вещей. А ведь обычай, традиция, этикет — едва ли не главное из того, что связывает различные слои общества, держит их в рамках определённых взаимоотношений. Особенно когда речь идёт о средневековом обществе.

Вот показательный эпизод. Мы уже вскользь упоминали о нём в одной из предыдущих глав книги — правда, упоминали и о том, что эпизод этот нашёл отражение в достаточно позднем и не слишком надёжном источнике.

Андрей, как и все князья, очень любил охоту. Наряду с войной, это было ещё одно исконно княжеское занятие. Как рассказывает автор Тверского летописного сборника XVI века, князь любил охотиться «у Святого Спаса на Купалище» (на реке Судогде), куда «по вся дни прихождаше… прохлаждаашеся, и много время ту безгодно пребываше». Однако князь охотился здесь сам, без бояр, и это вызывало их законное неудовольствие: «и о сем боляром его многа скорбь бысть: он же не повеле им ездити с собою, но особно повеле им утеху творити (то есть велел охотиться отдельно. — А. К.), идеже им годно, сам же с малом [числом] отрок своих прихождаше ту»^{341}. Но это было явным нарушением обычая! Своим «отрокам», то есть младшим дружинникам и слугам, князь позволял то, что не позволял боярам, старшей дружине. И «многа скорбь» последних отнюдь не была безобидной для него. Пожалуй, у нас уже не вызовет удивления тот факт, что в Тверской летописи это недовольство бояр князем Андреем поставлено в прямую связь с заговором против него и его жестоким убийством! Хотя в действительности связь здесь если и была, то весьма и весьма опосредованная, а ещё более вероятно, что мы имеем дело лишь с преданием, легендой. Но ведь легенда эта очень красноречива! И сохранила она то, что запомнилось, что произвело впечатление на современников.

Крутой нрав Андрея, его готовность сурово покарать виновного, столь ярко проявившиеся в ссоре с князьями Ростиславичами, также многих должны были отталкивать от него. Если уж он подобным образом вёл себя с князьями, то можно представить себе, каким он был в гневе, когда виновником оказывался кто-либо из его подданных! Жестокая расправа над «лжеепископом» Феодором или казнь одного из братьев Кучковичей, разумеется, были не единственными случаями такого рода. А ведь ещё Владимир Мономах в своём «Поучении детям» призывал никого и никогда не наказывать смертью: «…Ни правого, ни виноватого не убивайте и не повелевайте убить его; если и будет достоин смерти, не губите никакой души христианской». Но внуки великого князя — и не один только Андрей Боголюбский! — не слишком-то прислушивались к этим наставлениям.

Даже внешний облик Андрея в его зрелые годы у многих мог вызывать чувство неприязни или безотчётного страха. Антропологи, изучавшие его костные останки, выявили существенные изменения в шейном отделе его позвоночника. Частично сросшиеся первый и второй позвонки, проявления артроза на их суставных поверхностях обусловили заметное ограничение подвижности шеи, так что в старости князь почти не имел возможности сгибать её. Несомненно, он испытывал боль при движении. Но и этот его физический недостаток, полагают исследователи, мог восприниматься окружающими «как проявление непреклонности и, быть может, надменности и горделивой самоуверенности»^{342}. И когда князь приходил в гнев, наверное, и в самом деле могло показаться, что и горделивая посадка головы, и грозный взгляд, и искажающая лицо гримаса злобы[183] призваны были подчеркнуть его превосходство над прочими людьми: не важно, князь ли, боярин или простой смертный оказывался перед ним.

Наверное, можно повторить сказанное выше: в какой-то степени князь Андрей Юрьевич действительно обогнал своё время. Но проявлялось это прежде всего в том, что сам себя он представлял не столько князем, окружённым своими соратниками, дружиной, и тем более не одним из князей, членов большой княжеской семьи, состоящей из таких же правителей, как он сам, — но самовластием. Однако это его новое качество, новое, предложенное им понимание сути своей власти оказались неприемлемы для большинства других людей и были отторгнуты ими — и остальными русскими князьями, не готовыми признавать его главенство над собой — да ещё при том, что он не занимал даже «златого» киевского престола, — и его подданными, не захотевшими в полной мере осознать перемены, произошедшие в его статусе. И жизнь князя стала ценой этого непонимания.