Андрей Боголюбский

Один из спутников воеводы, поотстав от других, круто обернулся назад и, упёршись вытянутой рукой в крестец своего широкозадого холёного гнедого жеребца (воротник приметил этого всадника по странному шлему с загибом внизу в виде кругового козырька), переговаривался с тем конным дружинником, что стоял перед мостом на буланой забрызганной лошадке. Всадник в странном шлеме отнял руку от конской спины, оправил ворот кольчуги и повернул голову: длинное, очень, как у всех, бледное веснушчатое лицо; огненно-рыжая борода до половины груди... Воротник узнал своего меньшака. Блёкло-голубые глаза сына беззаботно глядели вверх, на ту самую дозорную щель, откуда наблюдал за ним отец.

Старик оторвался от прорези и по привычке прижал ладони к груди. Его сильно пошатывало. Он ничего не понимал.

   — О, судари-светы!— бормотал он. — Что творят-то!.. Сами с собой дерёмся!

Вдруг он спохватился, что ведь надо же скорей, со всех ног бежать к посаднику, растолкать его, ежели спит, и сказать обо всём, что видел.

   — О, судари-батюшки!.. Меньшак!.. В шеломе... да на каком жеребце!..

Спускаясь бочком по крутой лесенке, он слышал, что в ворота гулко стучат чем-то жёстким. От этих ударов гудела вся башня.

   — Что делать? Отворять?.. А посадник?.. Да своим как не отворить! Ведь свои же — княжие слуги! Вразуми, угодниче!..

В городе царил переполох.

От дома к дому бегали растерянные люди. Огнищанину вывели зачем-то на середину городской площади осёдланную рыжую кобылку; он всунул левую ногу в стремя, но молодая кобылка горячилась, вертелась, била задом, и ястребок, прыгая вокруг неё на одной ноге, всё не мог вскочить в седло. Встрёпанный поп в белом подряснике метался у себя на огороде, распугивая кудахтавших кур, и что-то кричал, размахивая руками, суетившейся на крыльце попадье. Старуха проскурня [28] поспешно снимала горшки с кольев своего плетня. Жена воротника, ни жива ни мертва, не смея переступить порог, высовывала из дверей избы голову, как мышь из норы. Из-за её плеча выглядывало вспухшее от сна лицо приезжего конюха.

Ворота посадничьего двора были растворены настежь. Сам старик посадник, неловко застёгивая на ходу красную ферязь (подарок княгини-булгарки), тяжело переваливаясь, как селезень, с одной кривой ноги на другую, торопливо ковылял к городским воротам в сопровождении целой толпы челяди. Завидев воротника, он издали свирепо погрозил ему обоими маленькими, как у ребёнка, кулачками.

А полотна ворот скрипели, трещали, дробно колотились о запор под людским натиском, и в них с той стороны всё бухали теперь уж во много кулаков, да чей-то голос явственно кричал оттуда:

   — Отпирай! Отпирай, тебе говорю княжим именем!

   — Отпирай, бородатый леший! — завизжал посадник. — Проспал Москву, старый харкун!

В это самое время взошедшее солнце, прорвав туман, кинуло в город первые багряные лучи. Зардели густые вершины сосен. Загорелись золотом церковные кресты. Сверкнуло слюдяное оконце в избе у пономаря. Седые от густой росы островки дворовой травы заискрились смарагдами и алмазами. Длинная тень боярской вышки протянулась поперёк всей площади и ушла концом в тёмную толчею стволов векового бора.

А в ясном небе, забирая всё выше и выше, плескались чуть порумяненные солнышком белые голуби.

VII

Кучковна сама отперла дверь.

На её крыльце толпилось много народу.

Пока отводила дверную створку, успела увидать красную полу посадничьей ферязи [29]. Кто-то рыжебородый, с длинным веснушчатым, знакомым как будто лицом попятился, и дверь распахнулась.

Перед Кучковной стоял рослый, плотный человек в богатом боевом доспехе. Она не решалась поднять глаза и заметила сперва только длинную дорогую, мелко завитую кольчугу, вырезной серебряный княжеский знак на высокой груди (такой же знак на такой же шейной цепочке носили её братья Яким и Иван) да большую смуглую руку с тяжёлым золотым перстнем.

Потом вскинула ресницы...

Из-под низко надвинутого на брови острого, рубчатого шлема на неё глядело немолодое усталое лицо. Рука с перстнем теребила угол тёмной раздвоенной бородки, прохваченной ярко-седыми прядями.

Она узнала его не сразу. Только встретившись с ним глазами, поняла, что это Прокопий, бывший вышгородский полоняник, когда-то жалкий кощей, над которым смеялись владимирские девушки, а теперь первый княжеский милостник, Андреева правая рука, — да, сомнений нет! — тот самый Прокопий, что приезжал к ней двенадцать лет назад Андреевым послом.

Не сводя с неё внимательных глаз, он негромко произнёс только одно слово:

- Где?

Она молчала.

Выждав немного, он проговорил всё так же тихо:

   — Молчишь?

   — Чего молчишь? — взвизгнул посадник. — Отвечай: где княжой стольник?

Прокопий поднял тёмную бровь и оглянулся через плечо. Его смуглое лицо передёрнулось мужеской брезгливостью. Он, не повышая голоса, сказал посаднику:

   — Тебя кто звал? Ступай к себе.

Часто моргая, точно от слишком резкого света, посадник глядел на Прокопия с недоумением и испугом. Спросонок, впопыхах, едучи к воротам, он невзначай вдел одну пуговицу в две плетёные петли, и оттого красная ферязь смешно топорщилась у него на животе.