Андрей Боголюбский

Отъезжая наутро во Владимир, Андрей строго-настрого наказал Петру Замятничу, чтобы к весеннему Юрьеву дню город был готов; князь-батюшка обещает прибыть к этому дню из Киева. Свои именины князь Юрий Владимирович желает справить нынче в полюбившейся ему Москве. А заодно хочет проверить своим хозяйским глазом, так ли её отвердили, как он велел.

Часть пятая. ТИШИНА

I

озади ещё восемнадцать лет. Подходила к концу третья четверть XII века.

За эти годы в летописях нет упоминаний о Москве. Она была ещё в стороне от той новой жизни, которая всё круче закипала в быстро мужавшем городе Владимире.

Не сбылось желание старика Долгорукого справить именины в Москве. Её новые стены, построенные по его приказу, так и не пришлось ему увидеть. Он умер в Киеве полгода спустя после их закладки.

Теперь полным самовластием всей Ростово-Суздальской земли, заботливо укреплённой, обстроенной и обогащённой Юрием, стал его сын Андрей.

В продолжение первых десяти лет своего княжения Андрей Юрьевич, по примеру родителя, глядит только в два конца: на северо-запад и на северо-восток — на ближайших исконных соперников: на Великий Новгород и на Булгарское царство. Ему не до Москвы.

Тем временем град мал древян на устье Неглинной зорко сторожит со своих лесных высот южные рубежи обширной Андреевой волости и, пользуясь годами тишины, неприметно копит силы.

II

Параня так и осталась жить в Москве.

Только теперь никто не звал её больше Параней. Да девичье полуимя совсем уж и не шло к строгому облику этой сорокалетней женщины, всё ещё несравненно красивой. В городе Москве, где Пётр Замятнич поставил себе двор рядом с княжеским, все величали её матушкой боярыней. В кругу же посадских людей, чьи избы лепились к наружному боку московских стен, она слыла Кучковной.

Заходила о Кучковне речь и в покинутом ею Владимире. Там за ней укрепилось иное прозвище. Её муж, боярин Пётр, живал на Клязьме больше, чем на Москве, и был у всех на виду. Среди бывших соседок боярыни её неожиданный и ничем не объяснимый отъезд из их стольного теперь города вызывал, конечно, частые пересуды. И когда нагнётся, бывало, одна к другой, чтобы выговорить свою последнюю догадку о странной Параниной доле, то непременно начнёт с таких слов:

- А наша-то московлянка...

Всё сходились на том, что не обошлось без Милушиного наговора. У Милуши с Петром как раз о ту пору, вскоре после отъезда Кучковны в Москву, пошла особенная любовь да дружба.

Но что же могла наклепать по-прежнему всесильная княгинина наушница Милуша на такую праведную затворницу и молчальницу, как Петрова жена?

А Кучковна будто из головы выкинула тихую Клязьму, где прожила под своими рябинами да вишнями первые девять лет замужества.

У неё доставало своих дел. Растила дочерей и с отцовской умелостью, но без его суеты и шума приглядывала за богатым хозяйством, какое Пётр Замятнич завёл под Москвой и доверил жене. Доброй земли у него понахватано было здесь вдоволь — в разных концах и всякими способами: где сам выдрал из-под леса, где купил, где выпросил у князя, где взял за долг, где выменял, где прибрал силой.

В досужие часы сидела боярыня с дочерьми у себя в терему или, если день выдавался погожий, на набережном рундуке (так назывался высокий, пристроенный к дому помост со спуском в сад, в сторону реки) и с ними в шесть рук либо вышивала, либо пряла. И вспоминала.

А что вспоминать? Своей жизни словно и не было. А чужая шла мимо. На Москве знатные люди бывали только проездом. Лишь про то и знала, что дойдёт через них урывками.

Именно так — от мимоходцев — услыхала она когда-то, ещё на самых первых порах своего московского житья, о смерти старого князя Юрия Владимировича Долгорукого, последнего Мономашича.

Был самый конец холодного и дождливого мая. Цвела черёмуха. От только что достроенных московских стен шёл бодрый дух свежего смоляного бревна (а теперь вон какие стали голубые да мшистые!). Параня жила ещё тогда в княжом тереме и с его вышки часто видела в те ненастные летние дни, как паромщики переправляют с другого берега возы. Промокшая кладь на возах была невелика, а лошади тощие. С пристанища обозы сворачивали по грязи влево — на сверкавшую лужами Владимирскую дорогу.

Кучковне объяснили, что это тянутся из Киева остатки суздальцев, княж-Юрьевых ближних людей. После смерти Долгорукого, в самый день его похорон, в Киеве, как сказали ей, наделалось много зла: разграбили красный княжой двор и ещё другой, Юрьев двор, за Днепром, особенно любимый покойным князем: он звал его раем. Киевляне совсем озверели: покололи многих суздальских бояр, посаженных Долгоруким под Киевом по городам и сёлам. Боярские дворы разбили и пожгли.

Подробности предсмертной болезни Юрия и его кончины Кучковна узнала вскоре после того, в Троицын день.