Андрей Белый: Разыскания и этюды

Кучино. 6-ое февраля. <19>29 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Павел Николаевич,

Простите, что не тотчас ответил Вам: в дни получения письма был сверхмерно погружен в корректуру двух книг (стихов и «Ритма, как диалектики»), которые надеюсь в скором времени Вам преподнести[1152]. Спасибо Вам за книгу, которую с интересом читаю и с которой во многом весьма согласен (например, — в позиции по отношению к формализму)[1153]. Разумеется, кое с чем не согласен, — например: в точке Вашего касания к символизму (но ведь эта тема — побочная). Для меня символизм в разрезе мировоззрения никогда не мог быть «мистикой» по прямому проводу[1154]; я всегда был: имманентистом и все проблемы трансцендентности отрицал; и потому, когда говорят о «мистике» символизма, для меня все это — «так, да не так»; эмблематика смысла в центральной оси — учение о мировоззрениях, мировоззрениях в диалектике методов, мировоззрение строющих: мировоззрение о мировоззрениях; и стало быть: какая же мистика? Это и Воронский понял, что не в мистике удар моего символизма, а в э-м-б-л-е-м-а-т-и-к-е… т. е. м-е-т-о-д-о-л-о-г-и-и[1155]. За Блока и иных — не ручаюсь; Блок мало что понимал в гносеологич<еских> проблемах; а я, естественник, поклонник Ньютона и Дарвина, если и был «мистиком», то вовсе не в том упрощенном стиле, в каком теперь принято говорить; иначе, как бы я мог написать статью «Против мистики» (см. «Труды и Дни», № 2. 1912 год)[1156]. Разумеется, тональности Ваших слов о символизме я не могу принять[1157], но это — не важно; Ваша книга — живая, нужная, интересная, полезная; и — спасибо Вам за нее.

____________________________

Вчера сел за «На рубеже двух столетий». Трудно определить размер[1158]; если я скажу «15» печатных листов, — считайте от 14-ти до 16-ти, 17-ти. Постараюсь, чтобы было 15 (40 000 букв лист). Работа меня и интересует, и увлекает.

Из «последних» стихотворений посылаю несколько[1159]; они условно «последние»; все это время занимался между прочим и радикальной правкой «Зол<ота> в Лазури», т. е. возвращением «З<олота> в Л<азури>» к исконному в юности мне слышимому интонационному жесту, который в «З<олоте> в Л<азури>» вовсе не выявлен; «З<олото> в Л<азури>» пелось в душе, а в строчках стабилизировалось не «Золото в Лазури», а — «Глина в глазури»; в разглазуривании «лазури» в воздух и разглинивании статики образов, в выявлении того моего «З<олота> в Л<азури>», а не этого книжного — моя теперешняя «игра» между делом[1160]. Стихов я не пишу в собственном смысле, ибо в теме «Эпопеи», как искомой синтетической формы будущего, и стихи и худ<ожественная> проза для меня — «эпопея». В октябре я написал 1-ую часть 2-го тома «Москвы»; она — столько же «стихи», сколь и «стихи»[1161]. Вся лирика моя — там, и потому я — «не поэт» в академическом смысле.

Все же — кое-что посылаю, но именно: все посылаемое (и многое другое) — безделушечки по отношению к «ритмам» написанного отрывка 2-го т<ома> «Москвы»[1162].

Еще раз спасибо Вам за любезность, с которой Вы приветили мое «На рубеже».

Остаюсь искренне уважающий и преданный

Борис Бугаев.