Андрей Белый

Кучино. 1929 года. 23-го апреля.[1163]

Глубокоуважаемый и дорогой Павел Николаевич,

Извиняюсь, что так долго не писал Вам; и немного конфужусь за содержание моего письма; дело в том, что с катастрофической быстротою из-под пера, так сказать, и без всякого моего участья (ибо сижу в Кучине, нигде не бываю, ни с кем не вижусь) — моя книга «На рубеже двух столетий» получила огласку; прочел из нее одному приятелю кусочек; он в Москве рассказал; и сразу два предложения: — из «Красной Нови»печатать отрывки из книги [1164]; и из «Зифа»предложение книгу издать в нем («Земля и Фабрика» и вне этого просила меня дать что-либо); далее события с книгой развернулись так: в Москве печатался ремингтон с рукописи в нескольких экземплярах; один экземпляр попал в «Зиф», с ним быстро ознакомились, и книга оказалась принятой и прошедшей чрез редакционную коллегию — единогласно; не я ее устроил, а судьбой самой почти вне меня она устроилась; мне объяснили, что «Ленгиз»и «Зиф»— секторы «Гиза»; да и мне, признаться, несравненно удобнее, живя в Москве, сноситься при печатании с Москвою же; и с И. И. Ионовым я лично знаком; и «проводить»книгу нечего, ибо она быстрейше и без волокит «провелась»уже [1165].

Кроме того: опыт сношения с «Ленгизом» в прошлом показал все неудобство москвичу иметь дело с сим «высоким»учреждением; в 24-ом году они издавали мою брошюру «Одна из обителей царства теней»; выпустили, не известили; в московских магазинах брошюры не мог найти; только в 26-ом году получил авторские экземпляры, когда сам явился в Ленинград. Второй случай: моя драма «Гибель сенатора»в 24-м же году была «Ленгизом»принята. И — легла где-то в складах; в 26-м году, когда я осведомился, как же с драмой, мне ее вынес важного вида молодой человек; снисходительно ее обнюхивая, говорил, что, вероятно, «не пойдет», а может, и пойдет; рукописи не отдал; я и забыл о ней; вдруг в конце 28-го года получаю рукопись с торжественною печатью: «Не принята» [1166].

Так что у меня сложилось впечатление на основании опыта, что то, что в сем учреждении принимают в 24-м году, то в 26-м обсуждается, а в 28-м отклоняется; и я, пишучи на одном словесном принципиальном «неотвержении», весьма боялся: пошлешь рукопись в 23 печ. листа (в 3-х экземплярах, это чуть ли не пуд!); и будет она эдак приниматься в 29–30-м году, лежать в 32-м и отклоняться в 33-м. А тут все решилось единым махом, без волокиты, без «входящих»и «исходящих».

Судьба, дорогой Павел Николаевич, — не сетуйте; главное удобство сношения: «Зиф»уже сговорился с Раскольниковым о праве печатания в журнале [1167]и т. д. Не думайте, что я устраивал книгу с нарочною целью миновать «Ленгиз», хотя и побаивался его. Кроме того: Ионова знаю с 21-го года, имел с ним дела [1168]; это тоже одно из удобств для автора печатаемой книги [1169].

Простите: до сей поры не вышла диалектика ритма [1170]; и я послезавтра еду в Армению; книга же выйдет без меня; и авторские экземпляры будут в Москве; как только вернусь из Армении, пришлю Вам книгу с надписью (не приобретайте ее!). И еще раз Вам спасибо за сердечную и добрую память обо мне. Остаюсь искренне расположенный и уважающий Вас,

Борис Бугаев.