Андрей Белый

Берлин. Конец декабря 1921 г. — начало января 1922 г.[1119]

Милая Елена Юльевна, —

Так рвутся навстречу Вам слова; и какие-то невнятные душевные жесты приподымаются; вижу — будущее: хорошие, хорошие разговоры наши мне видятся; приоткрываются какие-то горизонты, но — смутно; милая Вы, хорошая; нет, позвольте на расстоянии Вам сказать несколько хороших, хороших слов… А вот не умею: научите.

Видите, как беспомощно я с Вами говорю; и не в словах дело: в улыбке, в жесте. Хочется Вам сказать: «Спасибо за все!»

Мне очень тяжело сейчас от смутного разочарования: что-то — отходит; и что-то — вспыхивает вдали. И пусть эта вспышка стоит — новой, возможной зарей; а то, на чем поставлена точка, — стерпится, заживет.

Я не говорю ни о людях, ни об идеях, а о какой-то тональности подхода к действительности; но в новой тональности — я вижу: Разумника Васильевича, и Соню [1120]. И — особенно Вас. Вы мне дали радость в последних минутах наших встреч, как смутное обетование, как песнь. И этою песньюВы мне помогли (Ваше письмо — мне, больному, в Москву, — да, оно было реальным…).

Видите — вновь невнятен, но именно хочется быть невнятным; и «ни о чем». В «ни о чем»— Всё.

Не забывайте меня: пишите.

И пишите всё, всё, всё: как хотите, и что хотите: невнятное, так невнятное; внятное, так внятное.

Ну? Господь с Вами. Вы — милая.

Борис Бугаев.

Passauerstrasse 3, III Stock, bei d’Albert. Berlin. West.

Это — третье письмо Вам.

4