Андреевский кавалер

Солнцу пекло нещадно, на чистом глубоком небе не было ни облачка, лишь на горизонте, где кромка леса сливалась в сплошную зеленую линию, снежно белели округлые шапки, пронизанные солнцем. В камышах поодаль торчала выгоревшая соломенная шляпа, рыболов изредка взмахивал удочкой. В молодом сосняке заливались птицы, изредка сам по себе издавал протяжный мелодичный звук рельс.

Иван Васильевич не стал надевать гимнастерку, присев на траву, подставил солнцу спину. Юсуп, повалявшись на песке, побежал в сосняк. Мокрая шерсть его с налипшими песчинками топорщилась и лоснилась. Несмотря на погожий день, Кузнецов был сумрачен.

Он слышал, как плещется в речке девочка, на кого-то сварливо покрикивает в лесу сойка. У самого лица махала бархатными, с желтой окаемкой крыльями бабочка, кажется траурница… На душе у Ивана Васильевича и был траур. Женитьба Семена и Вари потрясла его, только сейчас он понял, как была дорога ему эта девушка. Потерял он Варю. Он вспоминал до боли дорогое глазастое лицо, полные яркие губы, плавную походку…

— Не убивайся ты, дядя Ваня. Она никого не любила, уж я-то знаю. Назло всем вышла замуж за Семена. — Девочка уже стояла на берегу. — Могла бы и за тебя. Или за Лешку Офицерова.

— Что ты говоришь-то? — покосился он на нее.

— Не любила она никого, — упрямо повторила Тоня. — Она и сама не знала, что выйдет замуж за Семена.

— Вот вышла, — с горечью вырвалось у него.

— И Лешка Офицеров по ней сохнет, — раздумчиво проговорила Тоня. — Придет с лесопилки, ляжет на лужайке и в небо глядит, потом вскочит как полоумный и начинает кусок рельса выжимать, а сам зубами скрежещет. Пот градом, а он выжимает и выжимает…

— Лекарство от любви, — усмехнулся Кузнецов.

— И чиво в ней особенного-то? — подперла щеку Тоня. Черные слипшиеся волосы рассыпались по худым плечикам. — Ну веселая, поет, пляшет. Дык и другие умеют. А парни по ней ошалевают. Чудеса в решете!

— Как это говорится? — не глядя на девочку, сказал Кузнецов. — Не по себе, Ваня, дерева не руби… Всякая невеста для своего жениха родится.

Девочка жалостливо посмотрела на него, тяжело вздохнула и склонила на плечо галочью голову. Тонкая холщовая рубашка облепила ее худое тело. От долгого купания губы посинели, на костлявых плечах высыпали мурашки.

— Ну и чего терзаться-то? — торопливо заговорила она. — Вышла за другого, значит, тебя не любила. А какая жизнь-то без любви? Несчастливая она, Варька… А ты красивый, еще встретишь… Дура она, дура! Я бы за тебя не раздумывая замуж пошла!

Иван Васильевич с изумлением уставился на нее.

— Вот уж воистину, не знаешь, где найдешь, а где потеряешь… — пробормотал он.

— Варька говорила, что я буду красивая, еще лучше, чем она…

— Ладно, — улыбнулся он, — так и быть, я подожду.

— Правда? — обрадовалась она. — Ты знаешь, как я тебя буду любить?

— Как?

— Я тебе буду на завтрак оладьи со сметаной подавать, — тараторила девочка. — А на обед — серые щи с ребрышками.

— С ребрышками?

— Я тебе буду пуговицы пришивать к рубашкам и это… — она легонько дотронулась до его спутавшихся густых волос, — волосы ножницами постригать.

— С тобой не пропадешь, — немного развеселился он, и легонько шлепнул ее. — Беги в кусты, выжми рубашку, невеста!

— Ты не смейся, — рассердилась она и маленькой ногой притопнула по траве. — Вырасту и буду красивая! Вот увидишь!

— Будешь, будешь, — сказал он.

Девочка с горящими щеками метнулась к своей одежде, схватила в охапку и, сверкая пятками, убежала в сосняк. Юсуп ткнул холодным носом хозяина в лопатку. Длинный красный язык его свешивался чуть ли не до земли. Кузнецов потрепал овчарку за холку, посмотрел в умные желтые глаза.

— Упустили, Юсуп, мы свое счастье? А?

Юсуп глубоко вздохнул и, положил морду на плечо хозяину.

— Не любила… — глядя прямо перед собой, проговорил Иван Васильевич. — А кому нужна эта проклятая любовь?! — Последние слова он почти выкрикнул.

3