Андреевский кавалер

— В Питере не будут ждать, когда моя жена разродится… Приемные экзамены на носу… — Он достал из-под подушки коричневый конверт с большой маркой — нынче утром Варя принесла, — извлек оттуда четвертушку листа с треугольной печатью, протянул отцу.

Тот похлопал себя по карманам:

— Очки дома забыл…

— Надо ехать, — сказал сын, снова пряча конверт под подушку.

— Не знает? — кивнул на кухню отец.

— Чего надо помочь, вы тут рядом, да и теща одну не оставит, — сказал Дмитрий.

— Не хватало, чтобы баба решала, как быть, грёб твою шлёп! — вдруг рассердился Андрей Иванович. — Ребятишек ты еще, коли надо, с десяток наковыряешь, а сейчас не поедешь учиться, потом и подавно не вырвешься. Бабе только раз уступи — потом веревки из тебя вить будет!

В полуоткрытую дверь заглянула Александра, веснушчатое лицо бледное, губы поджаты, в руках чугунок, через плечо кухонное полотенце с пятном сажи.

— Куды он, покалеченный, поедет? Кто там за ним приглядит? — сердито заговорила она. Александра, пожалуй, была единственной женщиной, не считая, конечно, Ефимью Андреевну, из абросимовского клана, которая не боялась сурового и скорого на расправу Андрея Ивановича. — Без палки ходить-то еще не может, а уже навострился из дому… И что за наказание с таким мужем? Другие толкутся возле дома, а этот уткнет свои толстый нос в книжку и сопит…

— Глупая баба, грёб твою шлёп! — сердито оборвал Абросимов. — Ученый человек один десяти неучей стоит. Вон школу новую собираются строить, возвернется Митя — твоих же ребятишек учить уму-разуму будет.

— Лучше бы я за Семена Супроновича вышла замуж, — со зла брякнула взбешенная Александра и так хлопнула дверью, что в окне стекла задребезжали.

— Ты поучил бы ее маленько, — взглянул из-под кустистых насупленных бровей Андрей Иванович. — Ишь, язык-то дрянной распустила!

— Палкой? — усмешливо сказал Дмитрий. — Вроде бы мать и пальцем никогда не трогал, а меня чему учишь?

— Твоя мать — умная женщина, она такого не ляпнет, — заметил Андрей Иванович, потеребив черную бороду, и вдруг круто переменил тему: — Вот ты умные книжки читаешь, скажи мне тогда, почему пальцы на руке загибаются только в одну сторону, а в другую… — он растопырил ладонь и рукой попробовал отогнуть пальцы, — не хотят, так их разэтак! Все к себе загибаются. А вы хотите, чтобы мужик не к себе греб, а от себя. Это ведь супротив самой природы! Так уж устроен раб божий, что все в дом тащит, а из дома волокет только горький пьяница! А вы хотите, чтобы людишки все проносили мимо рта своего — государству! А зачем ему столько? Сам в клубе рассказывал, что Ленин жил, как бедняк, спал на жестком и ел то же, что и мы. Зачем же государству наше добро, наш труд, наше богатство?

— Для нас же с тобой, — терпеливо заговорил сын. Не первый раз вели они с отцом такие разговоры. — Государству нужны средства, чтобы поднять промышленность, сельское хозяйство. Гражданская война все разрушила, в городах рабочим жрать нечего, потому что кулаки припрятывают зерно, сельхозпродукты. Скорее сгноят в ямах, чем отдадут государству. Но все эти трудности временные, батя, вот заработают на полную мощность фабрики, заводы, станут выпускать продукцию — и люди вздохнут. Появятся товары, вон пишут в газетах, что заложили автомобильный и тракторный заводы. Ну сам посуди, много ли одной сохой напашешь? А трактор за милую душу поднимет любое поле. И одно дело — вспахивать клочки, а другое — общественные поля без границ и перегородок.

— Мужик с сохой-то всю Россею-матушку кормил, и Европе еще оставалось, — вставил Андрей Иванович. — Соха-то, она надежнее, испытаннее. А трактор твой я и в глаза-то не видел.

— Батя, неужели все жалеешь о былом? — испытующе посмотрел на него сын. — Новый мир не построишь без ломки старого! А когда идет такая…

— Пьянка — режь последний огурец! — насмешливо ввернул Андрей Иванович. — Лес рубят — щепки летят.

— Мировая революция победит, — твердо сказал Дмитрий. — На нас, батя, сейчас с великой надеждой смотрят все угнетенные народы. Читаешь газеты — то в одной стране вспыхивают волнения, то в другой… Вот только нет у них такого замечательного вождя, каким был у нас Ленин. Вспомни, как жили твой отец, дед? Отец на кляче оброк возил в Питер князю? Ты сам рассказывал, как приказчик прямо на Садовой отхлестал его по физиономии шматом пересоленного сала…

— Может, революция и победит, а человека — тварь земную — не переделаешь, и ладошка всегда будет загибаться к себе, а не наоборот. Сам господь бог за тыщи лет не вытравил в людишках жадность, зависть, жестокость, а вы — ишь, наполеоны! — хотите все враз переиначить… Попомни мое слово, народятся твои дети, внуки, правнуки и все одно тянуть будут к себе и радеть за свое добро, а не за чужое.

— За государственное, — заметил Дмитрий.

— Все, что не в свой карман, значит, в чужой, — сказал Абросимов — А называй это как хошь. Что помещику давали оброк, что государству теперя. Суть-то одна, а названия разные.

— Государство — это мы, батя!