Андреевский кавалер

Вскоре от отца из Ленинграда к ним заехал военный и привез чемодан с одеждой, книгами и гостинцами. В чемодане было письмо, отец писал, что ничуть на Вадима не сердится, в раму уже вставили новое зеркало, а вообще-то с такими «игрушками» шутить не следует… Пусть Вадим на все каникулы остается в Андреевке, а к началу занятий вернется в Ленинград. Будет возможность — он заскочит проведать.

А хорошо летом в Андреевке. В городе жарко и душно, днем и ночью за окном грохот и визг тормозящего трамвая, фырканье автомобильных моторов, шарканье ранним утром метлы дворника, урчание и всхлипывание водопроводного крана. Но в городе и развлечений много: цирк, театр, кино, тир, зоопарк. С ребятами из дома он играл во дворе в лапту, а за дровяными сараями — в орлянку. С Веней Морозовым, живущим напротив, Вадим подружился: они ровесники и учились в одной школе на Лиговке. Веня на лето собирался поехать в Осташков, там у него родственники, рассказывал про замечательное озеро Селигер, хвастался, что в прошлом году спас там утопающего…

Две трясогузки опустились на полянку и, смешно крутя длинными хвостами, проворно засновали среди высокой травы. Солнечные блики серебряными монетами вспыхивали на их сизом с голубым оперении, круглые глазки весело поблескивали. Птицы совсем не боялись его, маленькими клювами ловко склевывали с былинок невидимых букашек, иногда звонко перекликались, церемонно отвешивая низкие поклоны друг другу, при этом длинные хвосты их смешно задирались вверх.

— Вадик, ты, пожалуйста, не расстраивайся, — услышал он голос Оли Супронович — она вышла на полянку и остановилась напротив. — Сегодня они победили, а завтра мы победим. Я тоже раздобуду, как у Гали, сумку и медикаменты,

— Я стрелял из настоящего браунинга, — сказал Вадим, глядя прямо перед собой.

Девочка подошла поближе, он увидел на ее белой коленке царапину. Смешная девчонка! Все совала ему ватку в нос…

— В кого? — округлила глаза Оля.

— Это была жуткая история! — оживился Вадим. И, на ходу придумывая, стал рассказывать, как они вечером с Венькой Морозовым задержали на Московском вокзале немецкого шпиона… Видят, на путях склонился над стрелкой человек в плаще и воровато оглядывается. Ну он, Вадим, велел Веньке Морозову бежать за милиционером, а сам потихоньку, подкрался поближе — человек засовывал в шлак адскую машинку с часовым механизмом…

— Зачем? — шепотом спросила Оля,

— Ночью должен был прибыть из Москвы специальный поезд, — продолжал он. — А шпион хотел взорвать его… Отец мне подарил маленький браунинг, я его выхватываю из кармана, наставляю на шпиона и кричу: «Руки вверх!»

— А он? — выдохнула девочка. В глазах ее тревога и восхищение.

Вадиму вдруг стало неловко морочить Олю, он взъерошил пятерней черные волосы и уже без всякого подъема закончил:

— Сдал я его подбежавшим милиционерам… Оказался немецким шпионом, у него все карманы были набиты оружием и адскими машинками.

— Тебе медаль за храбрость дали?

— Дали бы обязательно, да я убежал…

— Чтобы в газетах про тебя не написали?

— Браунинг отобрали бы, — сказал он. — Вот я и дал деру.

— Покажи? — попросила она.

— Чего?

— Браунинг.

— Я его в Ленинграде забыл, — равнодушно ответил он.

— А мой папа зимой медведя застрелил, — похвасталась Оля. — И шкура у нас на полу, больша ая!

— Послушай, кем ты мне приходишься? — спросил Вадим.

— Здрасьте! — обиделась Оля. — Двоюродной сестрой.

— А Пашка?

— Наш двоюродный брат.

— А Игорь Шмелев?

— Не знаю, — подумав, ответила девочка. — Наверное, тоже какой-нибудь юродный брат.

— Кругом тут, смотрю, одни родственники! — покачал головой Вадим.

— Это же хорошо! — воскликнула девочка.

Услышав тележный скрип и пофыркивание лошади, Вадим насторожился, пружинисто вскочил на ноги и спрятался за толстый ствол. Оля встала за его спиной. По чуть приметной лесной дороге ехал молочник с бидонами. Выгоревшая кепка была надвинута на глаза, во рту дымилась папироса. Над лоснящимся крупом гнедой лошади вились слепни, лошадиный хвост со свистом резал воздух. Под колесами потрескивали сучки, колючие лапы молодых елок хлестали по ступицам, задевали за оглобли. Когда лошадь поравнялась с ними, возница внезапно вскинул лобастую голову, придержал вожжами лошадь. Глаза его из-под мятого козырька кепки внимательно смотрели на них.

— Вы чего это тут делаете?

— Муравьев считаем, — ответил Вадим, глядя на грязные босые ноги молочника.

— Еще молоко на губах не обсохло, а туда же… — ухмыльнулся тот.

— Езжай, дядя, а то у самого в бидонах молоко скиснет, — посоветовал Вадим. Ему не понравились ухмылка и тон молочника.

— Ты гляди, какой шустрый! Лень мне, а то встал бы да уздечкой протянул тебя, сопляка, через спину. — Он дернул за вожжи и поехал дальше. Лошадь закивала головой, а хвост ее будто сам по себе загулял по потным бокам.

— Какие глаза у него нехорошие, — сказала Оля, когда скрип телеги заглох вдали.

Глава девятнадцатая

1