Андреевский флаг (фрагменты)

– Ежли завтра бриг принимать, завтра и клятву верности команда примет. Пусть каждый матрос, прежде чем водрузим на кормовой флагшток государев штандарт, с оружием, на коленях целует знамя. А уж потом, – Лунев осенился крестом, – можно и в море идти сторожить.

– А ну, погоди убирать сию красоту, капитан! – Иевлев, одергивая камзол и полы кафтана, подошел к Григорию, подхватил край знамени, словно держал в пригоршнях голубую воду. Склонился, будто собрался испить. Трижды поцеловал штандарт: как родную мать, как любимую жену, как ненаглядное чадо. А потом гордо вскинул голову, забросив за плечи длинные пряди:

– Разбили под Азовом турок, опрокинем и шведов. С нами Бог! С нами государь Петр Алексеевич! Ур-ра!

– Ур-ра! Ура! Ура!

* * *

...Бражничали офицеры третий час кряду после того, как с радостной вестью объявился начальник таможни Афанасий Крыков. Намолчавшись за долгое ожидание встречи, господа открыли шлюзы. За стуком чарок и трубочным табаком беседы-разговоры велись нараспашку, так что брало за душу: помянули не раз тех, кто сложил головы за Отечество, спорили о предстоящей войне, «долго ли быти крови» с неистовым королем шведским; рассуждали и о русском парусном флоте, о делах государственных; перемыли наново кости старому воеводе князю Прозоровскому.

– Тебе известно, Григорий Алексеич, что шведские корабли миновали Зунд[55]... и вот-вот должны объявиться в Белом море?

– Известно, Сильвестр Петрович. При мне еще из Москвы к вам в Архангельск эстафету[56] отсылали с нарочным. Кстати, сколько их ожидается? Два, три, более?

– Эх, если бы. – Капитан-командор усмехнулся в усы, глаза его остро блеснули: – В том-то и дело-беда, Григорий Лексеич... Не корабли, а эскадра! Пальцев не хватит загибать.

– И на каждом фрегате[57] – дюжий десант! – зло ударил кулаком по столу Крыков. – Отборные шведские псы, мать их в дышло... племенные выкормыши!

– Ты только вникни в сие, Григорий! Головою вникни, умом своим... Да и черт с ней, с вражьей силой. Не числом она, брат, страшна, а уменьем своим да сноровкою. Шутка ли? – пол-Европы Карла на штык насадил, аки курей на вертел! И вот теперь... на Русь ясноглазую зуб заточил.

– М-да, и впрямь силен швед. Ну так ведь на то и враг? Слабый на сильного руки не подымет. Тем победа будет дороже. А что же ваш воевода? Как бишь его? – Григорий свел брови.

– Князь Прозоровский, ни дна ему, ни покрышки! – Крыков с ненавистью сузил глаза.

– Ну-ну, полегче, Афонька! – Иевлев отложил вилку.

– Да куды уж легче, командор? Правда, она завсегда глаза колет! Как есть, так и глаголю! Сволота и гад он ползучий. Паук старый... разбросал повсюду тенеты свои... До последней поры жили как мухи, ни ногой, ни рукой без евонной указки шевельнуть не могли. Он и есть первый враг делу Петрову! Старой закалки он. Все дерзанья государя Петра Алексеича для него – кость в горле.

– Молчать, Афанасий! Меру и устав помни!

– Да что ж тут у вас, капитан-командор?! – Лунев с настороженным недоверием посмотрел на Иевлева.

– Увы, брат, увы... в семье не без урода. Правду глаголет таможня. Все так и есть. Изменник Прозоровский и трус. Верно народишко бает: «Воевода-воин – сидит под кустом да воет». И так всю дорогу потакал шведу. Негоциантам ихним красную дорогу давал, а наших поморов в затвор... А уж как прознал про эскадру шведскую, так дрожь стала бить, решил ключи от Архангельска на подушке бархатной ворогу выдать...

– Дак это ж!.. – Григорий схватился за шпагу.

– Да то уж уладили, Исусе Христе! – Крыков ухватил за рукав капитана. – Ты сядь... Сядь, Григорий Лексеич, не свирепей. Успеешь еще свою прыть в бою показать.

– Угомонись, капитан. – Сильвестр Петрович наполнил чарки. – Мы – слуги государевы – тут тоже лаптем щи не хлебали, ворон не подсчитывали... Третьего дня поутру... взяли его, жирного порося, за бока... и теплого, с перины, под конвоем отправили от греха в Холмогоры, подале от Архангельска. Пусть теперь дознаватели, Петра Алексеича заплечных дел мастера, с этим кровопивцем разбираются. То не нашего ума дело. У нас враг пострашней будет.

– Ну и дела! – Лунев вместе с офицерами без оглядки хватил черного вина, однако не удержался: – Он ведь тоже власть грозная... государем поставлен?