Андреевский флаг (фрагменты)

Сладкая истома окутала девушку, она обмякла плечами, нежный, беззащитный стон вырвался из трепещущей груди; вскинув гибкие руки, она обвила их вокруг любимого. Григорий приник к ее желанным губам долгим жарким поцелуем.

...Канула минута, другая, когда они услышали приближающиеся голоса, и вскоре по каменистой тропе к ручью стали спускаться два конюха; одетые в распашные ферязи[43] и козловые сапоги, они вели в поводу лошадей.

Капитан в досаде куснул ус, одернул камзол, и они, раскрасневшиеся, чуть смущенные, но бесконечно счастливые, не спеша направились к дому. И долго еще в тот вечер при свечах и позже в глубокой тишине у балюстрады слышался воркующий шепот влюбленных; глядя на сияющий жемчуг звезд, они призывали их в свидетели, что будут вечно принадлежать друг другу, храня любовь, верность и честь.

* * *

...Рассвет тронул клювом ночную благословенную мглу, расцветил ее гирляндами рябиновых бус, когда капитан Лунев вдел шпагу в портупею. Дворецкий Осип встретил его на пороге спальни с трехпалым подсвечником и, знакомо зевая, сопроводил к кабинету графа.

Слов не роняли; в сосредоточенном молчании пили чай с ватрушками и вареньем. Потом, утерев рушниками губы, еще раз перекрестились на золотые образа и стали прощаться.

– Держи, капитан. Вручаю тебе Андреевский флаг. Береги его, как зеницу ока! И помни, чей ты сын.

– Слушаюсь, ваше сиятельство. Все будет доставлено в надлежащий срок и в сохранности! – звучно заверил Лунев и по-военному склонил голову. – Имеете что-нибудь еще приказать?

– Имею! – Панчин плеснул колокольцем – ливрейный лакей бережно внес хрусталь и шампанское.

– Христос с тобой, Гриша... Не посрами память отца и мои седины. Знай, пуля – дура, не каждая в лоб. Но и дураком не будь! О стрекозе нашей помни! Люб ты ей больше жизни. Тобой одним девка и дышит. Гляди! Невеста тебя здесь дожидается.

– Не думаю, право, что жизнь со мною будет раем, ваше сиятельство. Я офицер.

По лицу Панчина пробежала тень досады. Он хмыкнул, пару раз вопросительно взглянул на Лунева, потом взял капитана под локоть и примирительным тоном произнес:

– А что? Умно. Правдиво. Хвалю. Ну так... и она не ангел. Ей не нужен рай, – под усами старика играла едва заметная улыбка, – да, да, друг мой, ей нужен ты. И вот что. – Он трякнул пальцами по столешнице. – Ты там-то... хоть бей иногда в молитвах лоб, мысленно посылай поклоны... А мы уж тут – будь покоен. Огниво при тебе? Ну то-то... Было дело под Азовом... Держись, голубчик. И чтоб все пули мимо! И последнее, Григорий Лексеич. – Граф крепко, по-стариковски «костяно» схватил за плечи Лунева. – Вы уж там постарайтесь, ребятушки! Ужо покажите шведу, откель у павлина пёрья растут! Пущай гад их Карла каленым железом выжгет себе на лбу, как на Россию замахиваться! С корнем их, сволочей! Словом, ты понял меня, старика, сынок...

Капитан путался в чувствах: и горечь разлуки, и гордость за возложенную честь, и боль за стариков и любимую...

Со слезами на глазах он по-сыновьи обнял Ивана Евсеевича, словно желал влить в него, безутешного, свою молодость, силу и пыл.

– Обещаю, ваше сиятельство, не пощажу живота своего, все, что смогу!..

* * *

...Становилось светло, когда капитан Лунев вышел от графа Панчина.

Его плащ, треуголка и шпага мелькнули средь сонных колонн дома.

Кучер Лукашка подвел резвоногого жеребца к офицеру, когда за спиной со ступеней слетело:

– Григорий Алексеич! А я?..

Голос кучера, нетерпеливый храп коня, звяк стремян... все оборвалось, как обрубленная саблей песня... Он видел только ее. Мир перестал существовать. Он и она, казалось, остались наедине. Секунду-другую они, не двигаясь, смотрели друг на друга, потом в едином порыве кинулись навстречу. Григорий крепко обнял невесту, которая вцепилась, словно испуганный зверек, в тяжелые складки плаща. В глазах девушки плеснулось отчаянье. Пальцы сильнее сжали его высокие плечи. Так они долго стояли молча, забыв обо всем.

– Зачем ты здесь? – Он наконец отстранил ее.

Такой вопрос, заданный в такую минуту, не удивил и не возмутил Машеньку. Уж таков был Григорий Лунев, и она знала это.

– Я пришла попрощаться... и еще раз сказать, что люблю...

– Ты моя, я – твой. Что может нас разлучить? – Он скупо улыбнулся. – Порой мне кажется... я влюблен в тебя вечность, сколько себя помню. Как только вернусь с войны, нас обвенчают. Жди.

– Обещаю. Твоя свеча не погаснет в моей светелке, пока не вернешься. – В ее глазах стояло небо.

– Люблю тебя. – В его глазах стоял океан.

Марию будто кто толкнул в спину – опять бросилась со слезами к любимому.

Он обхватил ладонями ее голову. Она запрокинула мокрое от слез лицо и как воск прильнула к нему, словно старалась огнем своей любви растопить уже возникший между ними незримый барьер.

...Так он еще никогда не смотрел на нее и, пожалуй, сам не подозревал, что может так смотреть на женщину. В его глазах, проникнутых сочувствием к ее женской слабости, билась тяжелая, мучительно подавляемая страсть, но страсть перекрывалась безумной нежностью, а нежность – каким-то пылким, самозабвенным восторгом.