Андерсен

Счастье – это наркотик. Опиум для народа.

Я же всегда был непьющим. Всю мою жизнь.

Когда мать открывала сказки братьев Гримм, чтобы почитать мне вслух, она часто выбирала историю про Ганса в счастье. В начале он получает тяжёлый слиток золота за многолетний труд, а в конце идёт налегке.

Дочитывая сказку до конца, она всякий раз спрашивала: «Ну, как ты думаешь? Что его мать сказала, когда он вернулся домой с пустыми руками?»

Я знаю, что она ему сказала.

«Ты недотёпа, – сказала она. – Счастье затуманило тебе голову». И потом поколотила его.

Я рано усвоил урок Ганса в счастье: если потянешь за верёвочку и вытянешь орден, не надо ликовать. А то отнимут. Только тот, кто не радуется, никогда не будет разочарован. Только тот, кто не подвержен счастью, неуязвим перед несчастьем.

А я теперь не застрахован от несчастья. Ну и пусть.

295

Я его люблю.

Когда эта мысль впервые шевельнулась во мне, она мне показалась смешной. Влюблённые – это люди, которые идут по жизни вслепую и разбивают нос в кровь.

Я бы следовал за Феликсом повсюду. С закрытыми глазами, если бы он потребовал.

Но он не требует от меня ничего, и я ничего от него не требую. Нам довольно того, что есть другой. Если это не любовь, то что?

Не знаю.

Знаю.

Надо быть Моцартом слов, чтобы суметь это описать.

Я вовсе не хочу это описывать. Я хочу только испытывать это.

Для меня это так ново.

Любовь.

Мой отец был мне отцом, но он был мне в сто раз менее близок, чем Феликс. Про моего отца я знал, как он функционирует. Про Феликса я знаю, какой он.

Мне всё в нём знакомо. Естественно. Верно.

Мне пришлось целых двенадцать лет выдержать у людей, которые ничего для меня не значили. С Хелене и Арно я никогда не говорил о том, что имело хоть какое-то значение. Я уже с трудом вспоминаю их лица. Я провёл у них в плену двенадцать лет. Но оно того стоило. Зато я теперь смог познакомиться с Феликсом.

Познакомиться? Я знал его с первой секунды, настолько мы похожи. Мы не знаем друг о друге только второстепенные мелочи. Случайные события. Но и это мы наверстаем.

Когда мы разговариваем, это похоже на разговор с самим собой.

Иногда после долгого молчания мы начинаем говорить в одну и ту же секунду. И сказать хотим одно и то же. И тогда мы смеёмся и снова молчим. Как это хорошо – молчать с ним.

Как хорошо с ним.

Любовь. Я и не знал, что это может быть в семье.

Судьба ли это, что мы наконец нашли друг друга – я и внук? Я никогда не верил, что так бывает.

Он точно так же понравился бы мне, если бы мы встретились случайно.

Он – это я, а я – это он.

И это любовь?

Да.

Это любовь.

Я проснулся на софе. Должно быть, заснул здесь. Мне хорошо.

Странно, что это первая мысль, которая шевельнулась в моей голове по пробуждении. Я улыбаюсь этой мысли.

Мне хорошо.

Один единственный раз я так проснулся. Тогда в больнице, после операции, с отрезанной левой кистью, вот тогда я улыбался, очнувшись от наркоза. Естественно, я чувствовал пульсирующую боль на том месте, по которому прошёлся нож. Пила. Но та огромная боль, которая мучила меня перед этим годы, та боль, которая уже стала частью меня, теперь исчезла. Я от неё освободился.

Освободился. Вот также и сейчас я чувствую себя.

Мне хорошо, потому что я от чего-то избавился.

Разве можно чувствовать то, чего больше нет? Чувствовать груз после того, как сбросил его?

Я помню одного повара, которого к нам привели. Не помню, почему. Он был жирный, что в те времена встречалось редко, и мы его для начала пару недель морили голодом. Его случай был не к спеху. Когда от него остались только кожа да кости – мог ли он вспомнить о своём исчезнувшем весе? Разве он его чувствовал?

С меня что-то спало, и я наслаждаюсь избавлением. Я только не знаю, что это было. Пожалуй, что-то из сна. Иногда просыпаешься, невзначай прихватив с собой чувства, испытанные во сне. Как, бывает, наступишь в собачье дерьмо, а потом не знаешь, откуда идёт вонь.

Звонит будильник моего мобильника. Почему, собственно, думаешь по-прежнему «звонит», хотя это уже давно никакой не звонок? Я запрограммировал для этого саунд-трек из рекламного ролика Nike: Rise And Shine.

Половина шестого? Что я запланировал себе на это время?

Естественно. На шесть часов мы условились с Феликсом.

Потренироваться. Встретимся в фитнес-зале минута в минуту. Мы всякий раз смеёмся, что и эта пунктуальность у нас – общая черта.

Почему я в эту ночь спал не в кровати? Но ботинки, по крайней мере, снял.

Когда мой отец являлся домой лишь под утро, что с годами стало уже обыкновением, то он был слишком пьян, чтобы раздеться. Спал так, как добрёл до дома. И когда на следующее утро у него болела голова, он объяснял это отравлением от кожи. «Всякий раз, когда я просыпаюсь в ботинках, у меня бурчит в черепе». Это была единственная шутка, которую я когда-либо слышал от него, и она никогда не казалась мне смешной. А сегодня она веселит меня. Сегодня меня всё веселит.

Мне хорошо.

297

Только когда под душем я смыл из мозгов остатки сна, я снова вспомнил всё.

Неужто я правда это сделал? Неужто я и впрямь был так безумен, что сделал это? Должно быть, я был не в себе.