Андерманир штук

Тут-то и покрылся Владлен Семенович испариной, тут-то и поднял глаза к небу, а там – потолок белый, в тенях… Все равно хотел молиться, да не было молитвы в нем ни одной: чем молиться-то, Господи… многомилостиве Господи, сподоби мя Божественного дарования святой молитвы, изливающейся из глубины сердечной, собери расточенный мой ум, чтобы всегда он стремился к Создателю и Спасителю своему, сокруши разжженныя стрелы лукаваго, отрывающие мя от Тебя!.. Угаси пламень помыслов, пожирающий мя во время молитвы, осени мя благодатию Пресвятаго Твоего Духа, дабы до конца моей грешной жизни Тебя Единаго любить всем сердцем, всею душою и мыслию и всею крепостию моею!.. И в час разлучения души моея от бреннаго тела, о Иисусе Сладчайший, прими в руце Твои дух мой, егда приидеши во Царствии Твоем!

Откуда что и взялось, стало быть… – из сердца мольба пришла: дай мне, Господи, молитву – молиться! Ибо уразумел Владлен Семенович зловещий смысл Иван-Ивановичева «мы с Вами», уразумел – и ужаснулся в сердце своем. «Мы с Вами» как раз и означало причастность к Москве № 2, а больше ничего. Это отсюда, из Москвы № 2, Иван Иванович столицу защищать собрался… все равно что Россию из Америки защищать! Нам из Москвы № 1 защитники нужны, Иван ты Иванович. А с твоей стороны, из Москвы № 2, защиты не требуется, потому как там, на твоей стороне, они и собрались все – упыри-оборотни! И оттуда на нас идут, на Москву первую… наипервейшую на земле и в сердце моем. Напрасно, напрасно тешим мы себя мыслью, что это Москва № 1 в наступление пошла: не может такого быть, вы на всех этих чудовищ посмотрите да спросите себя: откуда они? Да таких же в нашей любимой Москве № 1 отродясь не бывало, мы же приятные люди все, интеллигентные, положительные… самая читающая нация в мире! А эти, в длинных пальто, с пальцами… по три-четыре десятка пальцев на руках, но вы на пальцы даже и не смотрите – вы на их челюсти посмотрите, на их затылки, на лбы их… вот где основной ужас-то.

Пошел на нас город потайной – не мы на него пошли, теснит нас, из себя выталкивает… особнячки московские старые, хрущевки да брежневки плечом задевает: ррраз – и нету их! Куда подевались? Да ветром перемен сдуло…

Владлен Семенович помнил, что где-то в ящике – каком только! – у него свечка, вроде, была, огарок свечной, в салфетку завернутый на случай чего. Он воздуху в грудь набрал – и полетели ящики на пол (цыц, чувство порядка, не до тебя сейчас!), и повалились из них старые открытки, оплаченные счета, исписанные ручки, погнутые скрепки, окаменелые ластики… ну нету, нету свечного огарка, да что ж такое-то! Со всех сторон ведь уже обступили, нетопыри, вурдалаки… губищи толстые, глазищи впалые – того и гляди набросятся, а свечного огарка в салфетке и след простыл… эх, помню ведь – выбросить хотел, да отдумал: в салфетку завернул, в хорошее место положил!

И – выпал огарок-то!

Беленький, жалкий… фитиль-то хоть на месте? На месте… слава Тебе, многомилостиве Господи! Владлен Семенович пулей на кухню, спички схватил – и назад к огарку. Спичку горящую в мертвый стеарин тычет, а сам плачет, слезами заливается, что твое дитя малое. И – возжег огарок! Пламя чистое на свет вышло, говорит: не пугайся, говорит, дитя малое Владлен Семенович, утешься, говорит, Бог с тобой!

И затих Владлен Семенович, образумился. Покойно сидит, на огарок глядит, думу думает. Думу не простую – богатырскую. Пойдет он в понедельник в логовище, станет приглядываться да присматриваться. Своим притворяться, а к чужим приноравливаться. Глядишь, и победит как ни то гадину проклятую – не силой, так хитростью да разумением. Да Божией молитвою.

Была у него теперь молитва. Хорошая молитва, сердечная.

51. СПЕЛИСЬ

Если бы не Устинов…

Но представить себе жизнь без Устинова не мог теперь Лев – и Лиза не могла. Без Устинова Льва бы уже не было: его переехала бы машина, раздавила бы каменная глыба, поглотила бы Москва-река, растоптала бы толпа – с ним что-нибудь случилось бы обязательно, не будь Устинова.

Только недавно Лев снова стал выходить на улицу один. Лиза призналась, что сначала следила за ним… «почти из-за угла, Лев, – как в шпионских фильмах, правда!»: боялась, что он опять потеряет равновесие. Если б Лиза знала, думал Лев, насколько она права… Что касается его самого, то в нем страха не было ни тогда, ни теперь: теряя равновесие и уносясь незнамо куда, он чувствовал освобождение – счастье освобождения. Однако признаться в этом не мог никому – кроме деда Антонио, все это время возившемуся с ним так, словно Лев был опять шестилетним и весь в желтом.

– Ты только не забывай, Христом Богом прошу, что я всегда рядом, говори со мной, – то и дело напоминал дед Антонио, как будто мог помочь ему, не видящему, дорогу найти!

Лев, понятно, говорил с ним… разумеется, когда не падал.

– Я сначала думала, ты навсегда ослеп, – то и дело вспоминала Лиза. – Из окна выглядело так, словно ты на ощупь по двору продвигался, – и потом, по лестнице, когда я уже к тебе выбежала, ужас!

– Я в какой-то момент тоже подумал, что навсегда.