Анархисты

Много было говорено о чувстве религиозности и религиозном воспитании как о средствах против анархии. Что бы ни говорили по этому поводу свободомыслящие, я думаю, что государство должно было бы обратиться к этим средствам, если бы они были действительны. Между тем история доказала, что средства эти — тупое оружие. Все деспотические государства прибегали к помощи полиции и священников, и никогда ни те, ни другие не спасали их. Дело в том, что религиозное чувство нельзя ввести как закон, форму или подать. В тех случаях, когда религиозное чувство опирается на истину и на общие убеждения, его нельзя вытравить из сердца людей — "гони природу в дверь, она влетит в окно". Но если религия не основана на истине и всякий научный прогресс подрывает ее основы, она не только не может быть полезна, но сама нуждается в защите. Кроме того, религиозное чувство, по признанию самих правящих классов, исчезло из их среды; а всякое чувство, отсутствующее в правящих сферах, не может иметь распространения. Правда, они сами говорят: хоть мы и не верим, мы все же желаем поддерживать религиозность в низших классах. Но в наше время, когда расстояние между классами значительно уменьшилось, немыслимо успешно проповедовать какое-нибудь чувство, если проповедующий класс сам не проникнут им. И никому нет охоты верить в то, во что не верят высшие классы.

Америка, Италия и Голландия обязаны своей свободой подъему священного фанатизма; им проникнуты были не только народные массы, но и представители высших сфер, конечно, не в такой степени. Попробуйте в наше время вызвать крестовый поход, употребите даже все средства, имеющиеся в распоряжении у государства, за вами не пойдут даже священники. Ужасы Парижской коммуны действительно происходили под знаменем неверия и атеизма, но эти факты ничего не доказывают. Приводить их в пример так же убедительно, как надеяться дискредитировать религию указанием на избиение альбигойцев и гугенотов. В последнем случае религией прикрывались только политические цели и зверские инстинкты.

В самом деле, эти ужасные кровавые сцены, как будто вызванные атеизмом, имели место среди тех самых народов, которые немного спустя устраивали благочестивые паломничества, у которых в совете народного просвещения заседали епископы. Подобные же случаи бывали, с другой стороны, в истории народов, уделявших много времени борьбе за короля-помазанника Божия или за Папу. Ничего подобного не встречается в жизни наций, давших нам Дарвина и Канта, Спинозу и Бентама, у которых утилитаризм и позитивизм уже давно перестали быть отдаленным смутным эхом, а восприняты вполне сознательно, не как мода и не в пику господствующему классу, а как солидное убеждение проникли в массу и дали такие осязательные результаты, как потребительные общества, фребелевские сады, народные банки, убежища для душевнобольных преступников, полную секуляризацию образования и сверх всего полную терпимость ко всем мнениям, которая никогда не встречается среди людей односторонних и малосознательных.

Что же касается религиозного чувства, его можно пропагандировать и укреплять сколько угодно; не нужно только создавать себе иллюзий, что оно может заменить свет современного знания. Религиозное чувство оказалось бессильным после ужасных битв Совета Тридцати, после священного "Союза Трона и Алтаря". Религиозное чувство играло особенно ничтожную роль среди народов латинской расы. Как можно ждать, чтобы оно оказало какое-либо действие теперь, когда внуки Вольтера стали современниками Дарвина?

Можно ли поверить, чтобы теперь сочинения св. Франциска могли бороться с возрастающими экономическими нуждами и недовольством, поддерживаемым истинным фанатизмом?

Что скажут противники анархизма, борющиеся с ним во имя Христа, если им возразят словами самого Спасителя, отрицавшего справедливость на земле и презревшего семейные узы? Им можно еще привести слова другого великого мыслителя церкви, св. Фомы, по мнению которого единственное право — это религия; он указывает на три случая, когда законы могут быть несправедливыми: во-первых, если они противоречат общему благу; во-вторых, если законодатель переходит границы своей власти, и в-третьих, если они неправильно разделяют блага. Он идет дальше, допуская восстание против власти, не действующей в смысле общего блага, и признает за бедными право на излишек богатых. Другой отец церкви в своей "Этике" отрицает право собственности на землю и говорит о праве грабежа в случае нужды, что весьма напоминает экспроприации анархистов.

Сами иезуиты, всегда бывшие видными представителями мизонеизма, объявляющие гипнотизм порождением дьявола, а Гарибальди исчадием ада, иезуиты, которые поддерживают божественное право королей, в которое не верят сами короли, становятся цареубийцами, когда князья отказываются поддерживать их в их мизонеистических стремлениях[23].