Анархия non stop

Перепутать восстание Единственного с революцией одержимых масс может только экземпляр тупикового вида, добровольно сдавший свои дела природе. Я писал о восстании 1848-го как о давно обещанном возмездии, но об участниках восстания ничего утешительного не скажешь, с удовольствием купились на очередную эволюционистскую прокламацию. Вытрясти из людей грехи, вломившись к ним в дом, нельзя. Грехи — это не блохи, с ними расстаются в последнюю очередь, и отнять их у обреченных и одержимых получается только вместе с телом, все равно что отнять причину жизни. Косточки позвоночника — этажи вавилонской башни, заканчиваются черепом, речью, проклятием — знаменем человека. Единственный — тот, кто поймет видовое проклятие как знак доверия к себе. Тот, кто невозможен в обществе.

Ветхий Завет освобождал рассудок, Завет Новый — освобождал сердце. Когда и то, и другое свободно, человек получает шанс отказаться от этих больше не нужных частей ради целого, бросить вериги. Наступает неучтенный на циферблате час Единственного.

Конец света в смысле границы и конец мира в смысле его решения не тревожат Единственного, преодолевшего пределы вольеры, еще вчера воспринимаемые как собственная суть, «здешнее предназначение». Речь не идет об изоляции. Единственность Единственного это единственность центра по отношению к периферии. Центра, в котором жизнь постигается как исключительное, а не нормативное явление и цепь исключительных ситуаций, касающихся только Единственного и адресованных персонально только ему. Центра, рассылающего неуничтожимых агентов.

Читатель Евангелия, бывает, воображает себя Христом. Но он может обладать всеми паролями бога, сын человеческий выясняет признаки Единственного в себе, одолевая диктат одержимых, именно для этого они и окружают его. Убив экзекутора и счетовода грехов, бог сам творит себя, не имея причин, он — творящее ничто, и встреча с ним — непрерывное откровение, а результат откровения — восстание.

Владелец — другое имя Единственного. Владелец — точный перевод того, что столь долго переводили на все языки как «собственник». Владелец противостоит собственнику, он дает, а не ищет, не подчиняется конкуренции, не охраняет, но берет то, в чем нуждается. Прежде всего он берет самого себя. Собственность условна. Сравните хозяина Интернет-бара, калеку на протезе, обладателя цинковой пломбы и обладателя чудотворной челюсти с этой пломбой, лежащей в витрине. Владелец так же относится к собственнику, как купивший икону относится к носящему нимб. Нимб, очертивший центр, — единственное, чем можно владеть. Владельцу вручена вечная собственность, она — прямое продолжение, свидетельство о самом Владельце, такое же, как память (суммы) и воображение (планы), доставшиеся собственнику. Вечную собственность всегда противопоставляют частной, и это называется справедливостью.

Воля — стремление от частной собственности к вечной, движение к господству. Воля — тень Единственного. Воля нужна, чтобы тронуть знак. Знак это дверь. Если воля позволит вам думать о знаке как о знаке, без всякой ситуативной конкретики, вы поймете, что знак это дверь. Вы увидите себя ребенком, который схватился за ручку этой двери. Вы попытаетесь ее открыть. Открыть знак. Обнаружить его причину. Открывая обычную дверь, вы всегда обнаруживаете за ней комнату, пейзаж или следующую дверь, но на этот раз вы пытаетесь открыть дверь без обмана, вы больше не нуждаетесь в пространственной иллюзии, спасающей рассудок. Вы открываете дверь так, чтобы за ней не было ничего. Изобразить это невозможно. Речь не идет о попытке шага туда, внутрь знака, за дверь. Туда нельзя шагнуть, потому что там ничего нет, а значит, там нельзя оказаться. Такой шаг невозможен, потому что вы больше не нуждаетесь во временной иллюзии (сердце). Вы и воспринимаемая вами во времени действительность составляли пару. Между вами было соглашение, но вот этот брак расторгнут. Знак — это нечто третье, он не есть вы и не есть действительность, знак — гость и там, и здесь. Вы стоите перед дверью, держитесь за ручку и чувствуете восторг пополам с ужасом, пока вам не удастся открыть дверь. А после? — спрашивал меня Маркс. А после вас уже и нету. Вы стали Единственным, уникальность и цельность возвращены, отныне ни восторга, ни ужаса испытывать больше некому. В вашей правой руке окружающие видят топор, а вместо головы у вас они видят солнце.

Сейчас я пишу книгу рецептов из всех сфер человеческой деятельности. Рецепты объединены тем, что в результате любого получается эта же самая книга. Я держу позвоночник как стрелку компаса, как шест, упирающийся в небо и проверяющий вертикальность всего здания.

Я выдвинул ящик стола. Там лежат Библия и пистолет. Такие похожие.