Ананд

Может, с Мишкой поговорить? У него комсомольский стаж больше. Вот только застенчивым каким-то стал. На переменах и при встречах на улице опускает глаза, краснеет. Вероятно, неравнодушен ко мне, но напрямик сказать трусит, а косвенно выразить чувства, не нарушив при этом восьмой заповеди Залкинда, невозможно. В принципе он парень неплохой – с прибамбасами, но честный, и я решилась.

Как-то в середине мая мама послала меня в магазин за хлебом. Очередь была на час с лишним. Я увидела перед прилавком Мишку, протиснулась к нему вплотную и попросила отоварить мою хлебную карточку, сказав, что у меня к нему срочный разговор, но не для посторонних ушей.

Отоварив карточки, мы с буханками хлеба выбрались наружу. На улице начинал накрапывать дождик. Мишка пригласил для разговора пойти к нему домой. Мы пошли. Его родителей и братьев дома не было – все работали во вторую смену. Мишка раздул сапогом самовар, заварил в чайничке смородинные листья с кипреем, достал из застекленного шкафа чашки с блюдечками, мы сели за стол и приступили к чаепитию.

– Ты читал брошюрки из той папки? – спросила я, отхлебнув из блюдечка ароматный чай.

– А то как!

– Да так, что я плохо себе представляю, что такое „разнообразие половой жизни“ и как в этом деликатном вопросе можно исходить из интересов коллектива.

Мишка радостно оживился, затем напустил на себя умный вид и, прищурив глазки, поинтересовался:

– Ты что, плохо изучала речь Ленина на Третьем съезде РКСМ?

– Учиться, учиться и еще раз учиться коммунизму, – отрапортовала я.

– Просто так учиться – ничему не научишься. Ленин говорил, что учебу надо не отрывать от практики, – назидательно поправил он меня, достал из кармана записную книжечку, полистал и процитировал: – „Одно из самых больших зол и бедствий, которые остались нам от старого капиталистического общества, – это полный разрыв книги с практикой жизни“10.

Полистал дальше и извлек еще одно ленинское:

– „Коммунист – значит общий. Коммунистическое общество – значит все общее“^**11. – Закрыл книжку и уже от себя расшифровал: – Заводы и фабрики пролетариат сделал общими в октябре семнадцатого. Сейчас крестьяне отвоевывают у кулаков землю, чтобы объединиться в колхозы. Следующий этап, который тоже давно назрел, – половая революция. Мы знаем, что семьи – главное препятствие на пути к коммунизму, потому как каждая семья заботится о своем благе более чем о тех, кто живет за стенкой, и в конечном итоге – более чем о благе родины и освобождении всех стран от ига капитализма. Улавливаешь суть?

– Мне кажется, у каждого человека должно быть гнездышко, в котором можно отдохнуть, а потом с новыми силами работать ради общего блага.

– Гнездышко – это мещанство! Из гнездышек надо вылезать, жить интересами коммуны. Половая жизнь – важнейшая часть межчеловеческих отношений. Половая революция покруче Октябрьской – тут винтовками не обойтись. Если мы застрянем на теориях и не перейдем к практике, к раскрепощению половых отношений, ликвидации семей, будущие поколения нам этого никогда не простят!

Он замолчал. Я сидела на стуле, не поднимая на него глаз, не зная, что возразить, и тоже молчала.

Мишка встал из-за стола, подошел ко мне сзади, наклонился, неожиданно обнял вместе со спинкой стула, ухватил ладонями за груди, припал губами к уху и прошептал:

– Пора переходить к практике.

По моему телу разлилась легкая истома, но что-то более тонкое в глубинах души с ужасом прокричало: „А как же Женечка Будылин?“ Я встрепенулась, вырвалась из рук Мишки и, вскочив со стула, ударила его с размаху ладонью по щеке.

Он отпрыгнул назад, защитил лицо локтем правой руки и с обидой прокричал:

– Я к тебе по-товарищески, со всей душой, а ты… Ты ко мне как мещанка к хахалю!

Я пошла к дверям и на ходу пояснила:

– Извини, Миша, я люблю другого. Безнравственно любить одного, а обниматься с другим!

– Нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата12, – услышала я уже в сенях. – А ты ставишь личное над классовым. Во мне все горит, мешая мысли и парализуя работу! Я должен разрядиться, чтобы вновь обрести ясный ум и способность работать для общества. Бросать меня в таком состоянии – не по-комсомольски!

Я остановилась, обернулась. Он, опасаясь заработать очередную оплеуху, продолжал защищать лицо рукой, при этом не двигался и смотрел на меня с мольбой, как на икону. А когда по его щеке покатилась слеза, я не выдержала, подбежала, думая ограничиться братским поцелуем, но Мишка обрадованно подхватил меня на руки, бросил на кровать, навалился сверху, стиснул все тело…

Дальше случилось то, что когда-нибудь случается с каждой девушкой. Потом он расслабленно перевернулся на спину, потянулся за лежавшей на подоконнике пачкой папирос, увидел вдруг пятна крови на простыне и уже не жалобным голосом, а с обидой раздраженно скомандовал:

– Быстро сними простынь и замой все под рукомойником!

Я спрыгнула с кровати, оправила на себе измятое платье, обернулась к Мишке, показала ему дулю, выбежала в сени, схватила оставленную там на полочке свою буханку и выскочила на улицу…»