Анафем

Я поставил точку в конце предложения и отвернулся к книжному шкафу, боясь, что по моему лицу расплывается улыбка. «Завтра вместо меня придёт Кин» прозвучало так, будто мастер придумал это прямо сейчас. Фраа Ороло наверняка тоже почувствовал враньё. Если бы я неосторожно взглянул сейчас на него, то рассмеялся, а он — нет.

Часы начали отбивать провенер.

— Мне пора, — сказал я и пояснил мастеру: — Простите, я должен идти заводить часы.

— Я хотел спросить. — Мастер порылся в ящике, извлёк полипак, сдул опилки, открыл застёжку (я таких раньше не видел) и вытащил серебристую трубочку размером с палец. Потом с надеждой взглянул на фраа Ороло.

— Я не знаю, что это такое, и не понимаю, чего вы хотите, — сказал фраа Ороло.

— Спилекаптор!

— А. Ты слышал о провенере и, раз уж попал сюда, хотел бы его увидеть и сделать движущуюся картину?

Мастер кивнул.

— Это допустимо, при условии, что ты встанешь там, где тебе скажут. Не включай! — Фраа Ороло поднял руки и приготовился отвести взгляд. — Мать-инспектриса узнает и наложит на меня епитимью! Я направлю тебя к ита. Они покажут тебе, куда идти.

И так далее в том же духе, поскольку канон включает много правил, и мы, на взгляд мастера Флека, нарушили их уже тем, что впустили его в деценарский матик.

***************
Клуатр. 1. (староорт.) Всякое ограниченное, замкнутое пространство. (Фелена перед казнью держали в К., но тогда это слово не несло матических коннотаций значений 2 и др. (см. ниже), что часто сбивает с толку младших фидов.) 2. (раннесреднеорт.) Матик в целом. 3. (позднесреднеорт.) Сад или дом, окружённый строениями и считающийся центром или сердцем матика. 4. (новоорт.) Всякое тихое, пригодное для раздумий место, ограждённое от лишних впечатлений и помех.
«Словарь», 4-е издание, 3000 год от РК.

Я поднял сферу, на время разговора с мастером заменявшую мне табурет, и движением пальцев против часовой стрелки уменьшил её так, чтобы помещалась в ладони. Пока я сидел, стла сбилась; лавируя к входу в скрипторий между столами, стульями, глобусами и неспешно ступающими фраа, я подтянул её и расправил складки. В скриптории, сразу за аркой, сильно пахло чернилами. Возможно, потому что престарелый фраа и двое его фидов переписывали сейчас книги. Но я гадал, за какое время выветрился бы чернильный дух, даже если бы здесь не писали вовсе; в этом помещении израсходовали столько чернил, что всё пропиталось их влажным запахом.

Маленькая дверь в дальнем конце вела в Старую библиотеку, одну из самых ранних построек концента. Каменный пол, на две тысячи триста лет старше, чем в Новой библиотеке, был такой гладкий, что я почти не чувствовал его ступнями. Я мог бы идти с закрытыми глазами, позволяя ногам читать память, втёртую в плиты теми, кто проходил здесь раньше.

Старая библиотека непосредственно примыкала к клуатру: крытой аркаде по периметру прямоугольного сада. С внутренней стороны ничто не защищало его от ветра, кроме колонн, поддерживающих свод. С внешней стороны аркаду загораживала стена с дверями в Старую библиотеку, трапезную и калькории.

Всё, что я видел: резные книжные шкафы, каменный пол, оконные переплёты, кованые дверные петли и ручной работы гвозди, на которых они держались, капители колонн, дорожки и клумбы сада — обрело форму стараниями древних умельцев. На некоторые вещи (например, двери Старой библиотеки) ушла целая жизнь. Другие выглядели так, будто их играючи смастерили за вечер, но по такому снизарению, что они продолжали радовать глаз сотни и тысячи лет спустя. Одни были основаны на простых и чистых геометрических формах. Другие восхищали своей сложностью, заставляя ломать голову, подчиняется ли их конфигурация хоть какому-нибудь закону. Третьи являли собой изображения реальных людей, живших и думавших интересные вещи в ту или иную эпоху, либо общих типов: богопоклонник, физиолог, бюргер, пен. Если бы меня спросили, я сумел бы объяснить четверть того, что вижу. Когда-нибудь смогу объяснить всё.

Солнце било в сад клуатра, где трава и дорожки перемежались клумбами, грядами, кустами и редкими деревьями. Я потянулся через плечо, поймал кромочный край стлы и накрыл голову. Потом оттянул нижнюю часть, болтающуюся под хордой, чтобы бахромчатый край мёл по земле и закрывал ноги. Руки я спрятал в складки на груди, над хордой, и ступил на траву. Она была желтоватая и колкая, потому что дни стояли жаркие. Выйдя на открытое место, я взглянул на южный циферблат часов. Ещё десять минут.

— Фраа Лио, — сказал я. — Не думаю, что буряника входит в число ста шестидесяти четырёх.