Анафем

— Ты хочешь поговорить с Ороло? — спросил фраа Халигастрем после того, как я сообщил ему новость. Он не удивился и не выказал радости, вообще никаких чувств, кроме безграничного утомления. В старом зале капитула горели свечи; глядя в озарённое их светом лицо фраа Халигастрема, я впервые понял, как его вымотали последние недели.

Я задумался. Казалось бы, что может быть естественней, чем поговорить с Ороло, а я даже не попытался его найти. Учитывая, как прошёл разговор с Тулией, мне не хотелось ещё полночи рассказывать другим о своих чувствах.

— Где он?

— Кажется, на лугу. Они с Джезри проводят наблюдения невооружённым глазом.

— Тогда не буду им мешать, — сказал я.

Мои слова как будто прибавили Халигастрему сил. Фид начинает вести себя по-взрослому.

— Тулия вроде бы считает, что он хочет видеть меня здесь.

Я обвёл глазами старый зал капитула: просто расширение в галерее клуатра, служащее почти исключительно для церемониальных целей, но остающееся сердцем всемирного ордена; место, которое сам светитель Эдхар когда-то мерил шагами, размышляя о теорике.

— Тулия права, — ответил Халигастрем.

— Тогда и я хочу здесь быть, пусть даже меня примут без радости.

— Если и так, лишь из опасений за твоё благополучие, — сказал он.

— Что-то мне плохо верится.

— Ладно, — отвечал он чуть досадливо. — Может быть, причина в другом. Ты сказал «без радости», а не «враждебно». Сейчас я говорю только о тех, кто не выкажет радости.

— Вы — в их числе?

— Да. Нас, безрадостных, волнует только…

— Потяну ли я?

— Именно так.

— Ну, если дело в этом, вы всегда сможете обращаться ко мне, когда вам понадобится число пи с большим количеством знаков после запятой.

Халигастрем был так добр, что удостоил меня смешком.

— Послушайте. Я вижу, что вы беспокоитесь. Я справлюсь. Это мой долг перед Лио, Арсибальтом и Тулией.

— Как так?

— Они принесли жертву, чтобы концент в будущем стал другим. Может быть, в итоге следующее поколение иерархов будет лучше нынешнего и даст эдхарианцам спокойно работать.

— Если только сами они не изменятся, сделавшись иерархами, — ответил фраа Халигастрем.

ЧАСТЬ 4. Анафем

Через шесть недель после вступления в эдхарианский орден я безнадежно увяз в задаче, которую кто-то из околенцев Ороло поставил мне с целью доказать, что я ничего не смыслю в касательных гиперповерхностях. Я вышел прогуляться и, не то чтобы по-настоящему думая о задачке, пересёк замерзшую реку и забрёл в рощу страничных деревьев на холме между десятилетними и вековыми воротами.

Несмотря на все усилия цепочкописцев, создавших эти деревья, лишь один лист из десяти годился для книги ин-кварто. Самыми распространёнными дефектами были маленький размер и неправильная форма, когда из листа, помещённого в рамку для обрезания, не получался прямоугольник. Ими страдали четыре листа из десяти — больше в холодное или сухое лето, меньше, если погода стояла благоприятная. Лист, источенный насекомыми или с толстыми жилками, не позволявшими писать на обратной стороне, годился только в компост. Эти дефекты были особенно часты у листьев, растущих близко к земле. Лучшие листья созревали на средних ветвях, не очень далеко от ствола. Арботекторы сделали ветви страничного дерева толстыми, чтобы на них удобно было взбираться. Фидом я каждый год по неделе проводил на ветках, обрывая качественные листья и сбрасывая их старшим инакам, складывавшим урожай в корзины. Собранные листья мы в тот же день подвешивали за черешки к верёвкам, протянутым от дерева к дереву, и оставляли до первых морозцев, а затем уносили в дом, складывали в стопки и придавливали тонной плоских камней. Чтобы дойти до кондиции, листу нужно около ста лет. Уложив урожай этого года под гнёт, мы проверяли стопки, заложенные примерно сто лет назад; если они оказывались годными, мы снимали камни и разлепляли листья. Хорошие укладывали в рамки для обрезания, а получившиеся страницы раздавали инакам для письма или переплетали в книги.

Я редко заходил в рощу после сбора урожая. В это время года она всегда напоминала мне, как мало листьев мы сняли. Остальные скручивались и опадали. Сейчас все эти чистые страницы хрустели у меня под ногами, пока я искал одно особенно большое дерево, на которое любил забираться. Память подвела меня, и я на несколько минут заблудился, а когда всё-таки нашёл дерево, не удержался и залез на него. Мальчиком, сидя здесь, я всегда воображал себя в огромном лесу — это было куда романтичнее, чем жить в матике, окружённом казино и шиномонтажными мастерскими. Однако сейчас деревья стояли голые, и я отчётливо видел, что чуть дальше на восток роща заканчивается. Заплетённое плющом владение Шуфа было как на ладони, и Арсибальт мог заметить меня в окно. Я устыдился своей ребячливости, слез с дерева и пошёл к полуразвалившемуся зданию. Арсибальт проводил там почти всё время и давно зазывал меня в гости, а я всё отговаривался. Теперь не зайти было бы неудобно.