Амундсен

Удача вновь улыбается полярнику. 19 июля приходит известие, что стортинг ассигновал до 500 тысяч крон на доукомплектование экспедиции «Мод». И еще до конца лета полярная шхуна своим ходом прибывает в Сиэтл. Наконец-то будет произведен в высшей степени необходимый ремонт. В письме профессору Бьеркнесу Свердруп так подытоживает научные результаты: «Неудачи следовали одна за другой, два года опять прошли впустую». Прожив год среди американских ученых, Свердруп тоже отчасти восстановит свой оптимизм.

Следом за «Мод», через два дня, приезжает и г-жа Вистинг. Согласно уговору. Все поселяются в роскошном доме Начальника. Жизнь бьет ключом — походы в цирк, увеселительные автомобильные прогулки. Шоферят образованный датчанин и сам Начальник. Чтобы разместить всю команду с эскимосскими детьми, хортенской дамой и корзинами еды, одного автомобиля мало. Дожидаясь своих самолетов, полярник купил себе машину.

Пока на шхуне меняют гребной винт и иные важные агрегаты, четверо полярников лечат зубы, а это процедура дорогостоящая, ведь, по сути, речь идет о полном протезировании, «…наши зубы удалили и вместо них поставили золотые, — пишет Начальник на родину. — С виду я теперь настоящий клондайкский богач — увы, только во рту». Кроме того, он проверяет сердце и руку, сломанную во время первой зимовки. Оказывается, рука стала на дюйм короче. В остальном все с ним обстоит на удивление хорошо: «Случай уникальный и чрезвычайно интересный, как говорят доктора».

Начальник очень рад видеть в Сиэтле своих верных соратников, и тем большую досаду вызывает у него сообщение, что трое списанных членов экипажа добрались до дома за общественный счет. «То, что Ханссен, Рённе и Сундбек получают полное возмещение — до последнего эре, —для нас четверых все равно что удар прямо в лицо, — пишет он Леону. — Возмутительно и нелепо уделять столько внимания их возвращению домой. Ведь они дезертиры, и больше никто». Ожесточенную враждебность Начальника к этим троим подчеркивает запрет посылать им бесплатные экземпляры «Северо-Восточного прохода», хотя все они участвовали в написании книги и важную ее часть составили дневники санного похода Хельмера Ханссена из Анадыря.

Всю осень представители экспедиции на родине вынуждены выказывать определенное отношение к «дезертирам», которые считают, что с ними обходятся несправедливо. Однако ничуть не меньший интерес вызывает загадка Тессема и Кнудсена. Еще в начале года за ними была выслана поисковая экспедиция, хотя Начальник не слишком верит, что посланный «увалень» что-то отыщет. Лучше бы он сам вместе с Вистингом махнул в Сибирь и разрешил «загадку». Кстати, у Вистинга есть версия, которая Амундсену кажется «разумной» и которую он излагает в одном из писем Леону: «Несколько раз Тессем впадал в крайне мрачное настроение. Тогда он абсолютноничего не терпел. Кнудсен был человек кроткий, терпеливый, но если уж злился, то себя не помнил от бешенства. В. думает, что произошла трагедия. И, по-моему, на сегодняшний день это единственно возможная разгадка. Никому об этом ни слова!»

Весной 1922 года пришла весть, что поисковая экспедиция нашла кой-какие вещи норвежского производства и обугленные человеческие останки в золе большого костра — один кремировал другого. Поскольку идентифицировать останки было невозможно, на памятнике написали имена обоих. Летом 1922 года русская экспедиция сообщила о новых находках. Сначала она обнаружила разные предметы, в том числе две герметически упакованные почтовые бандероли, из которых одна адресована директору Бауэру из вашингтонского Института магнетизма, а другая — Леону Амундсену, Христиания. И наконец, неподалеку от острова Диксон русские наткнулись на полуобглоданный труп. На внутренней стороне обручального кольца оказалась гравировка: «Твоя Полина». Это был Тессем. Объявили о находке только зимой 1923 года.

Пребывание в полярных морях не добавило Руалу Амундсену терпимости к человеческому окружению. Проходит немного времени, и он уже ссорится с норвежской колонией в Сиэтле, с городскими «трутнями». Вспыхивает «жаркая баталия», каковую он, не без гордости, описывает в одном из писем Херману Гаде. Поводом стало, собственно говоря, вполне невинное предложение вступить в ложу «Лейф Эрикссон». «Сколько раз эти Сыны Норвегии бывали у меня, но словом никогда не обмолвились о мишурной таинственности своего общества. И вот, когда мы втроем — я, Вистинг и Олонкин — пришли в клуб на официальную регистрацию, встретили нас алтарями, псалмами и прочей подобной чепухой, а вдобавок принялись разглагольствовать о том, как нам надо жить и как себя вести, да еще и потребовали соответствующих клятв, но тут я не выдержал, вспылил и по всем правилам искусства отчитал этих Сынов Норвегии, а было их сотни три. Затем мы — все трое — повернулись к ним спиной и вышли вон. Поэтому, как ты понимаешь, здешние городские трутни и я теперь не очень-то дружим».