И чувствую, будто ребенок - мокрый, жгучий, защемленный там, в паху, техкает, как нарывает.
С ним? - говорю.
Кивает. Как головка фарфоровая, с затухающим колебаньем.
Знаешь, говорю, странное чувство, будто на этой кровати не я с тобой был. Даже не внук, а правнук, так давно это было. И давно не во времени. Оно передернулось, но еще не остыло.
Смотрит, молчит. Чуть сощурены вдаль, в никуда. Как от затылочной боли.
С правнуком, говорю, чтобы как-то ослабить нить, как тебе эта перверсия?
Улыбнулась краями губ.
А ты? - тихо так, как раздвигая заросли, в сердце входя, будто и впрямь душа родная.
Я? ... как Господь с четверга на пятницу. Поутру.
То есть все хорошо?
Да, говорю, осталось найти, куда деть нерастраченное.
Нежность, небось? - прищуривается. Что ей скажешь?
Это иллюзия, говорит. Не я. Не здесь. Тебе бы отзывчивую, теплокровную...
И эта полуулыбка ее, даже уже не краями, одним краем. Тикающим.
Разные, говорю, случаются сочетания. Сиянье, например...
Да, подхватывает, северное. Или южные миражи. А почему ты спросил?
Что?
О нем. Почему странно?
И снова этот ребенок сломанный ткнулся в низ живота.
Знаешь, как играют в слона? Один нагибается, другой перепрыгивает его вдоль спины, третий пытается перепрыгнуть двоих и так далее.
Ты о чем?
Так. Через спину и голову.
Я говорила тебе: это рок мой...
Да, с черного хода.
...судьба, договаривает, потому и вернулась к нему.
Не вернулась, вернула. Ты ведь и не уходила. Он отошел. Вот тогда-то тебе и понадобилась спина - между вами. Но прыжок затянулся, ноги увязли. Да и руки как-то невольно переплелись, да? И глазами встретились чуть на дольше, чем. Тебе бы ночь свою пережить, затянуть рану, да и ему чтобы видно было, что в окне твоем свет и на занавеске тень о двух головах.
Нет, головой покачивает, сощурясь, не так. Не так.
А как? Ты с такой нарочитой легкостью подхватила мои слова, что это, мол, не любовь меж нами. Пресекая на полуслове. Что пресекая? Да, видимо, не любовь. Не ее расхожее чудо. Видимо. Видима лишь поверхность. А тут что-то такое, чему имени нет, нет ключа, ни у меня, ни у тебя нет. Нерв какой-то задет, и даже не меж, а над нами, нерв ли, Бог ли глухонемой, тот, к которому нити от нас тянулись, тот, на котором мы, как потом оказалось, подвешены. Не на одной любви свет клином сходится. Случаются преломленья куда более редкие и не менее драгоценные.
Они говорят через стол, через его растресканную смоляную реку.
Двое их, которые говорят.
И еще двое, ни слова не проронивших: он встает, огибает стол, к ней подходит, она отклоняет голову, открывая шею, он наклоняется, скользит губами вниз, к ямочке под ключицей, рука ее тянется вверх, незрячая, ищет его лицо, чуть отталкивая ладонью и, обхватив затылок, притягивает.
Нет тех двоих, сидящих по сторонам стола, нет напротив нее его, с ней говорящего. И она не напротив него, а с ним, в нем, как и он в ней, комбинезон ее скользит со спинки стула и съеживается на полу рядом с его скомканною одеждой.
И те двое, сидящие за столом, видят все это, конечно, видят, но не подают виду.
И эти слышат, как те говорят, слышат - уже из ванной через полоску света, все еще слышат - из дальней комнаты и возвращаясь, когда за окном светает.
Счастлива, говоришь. Нет, меня пока Бог миловал. Не в бесчувственном состояньи. Это к слову о том, что странно.
Нет ее - там, куда камешек канул, лишь круги расходятся к безжизненным берегам.
А тебе не кажется, говорю, что не все сверху падает? Что, может быть, это некий вызов, а мы уклоняемся, смотрим в сторону, будто не нас окликнули. Потому что нет видимости - там, откуда он слышится. Но тебя ведь достаточно потрепало, чтоб не знать, что есть области духа, откуда не все возвращаются. Ну да это тебе не грозит, какие б дары тебе ни мерцали.
Знаешь, говорю, как те маленькие лошадки, обнаруженные случайно в том затерянном мире, куда сотни лет не ступала нога. Эти лошадки, уцелевшие чудом после землетрясения, оказались на вершине горы, со всех сторон отрезанной от долины. Так они и ходили по кругу у вершины этого конуса, и ни ногу сменить не могли, ни развернуться. И постепенно левая пара их ног укорачивалась. Поколенье за поколеньем. И рост ужимался, и очертания истончались. И теперь, даже если бы их на руках отнесли бы в долину, они б там и шагу ступить не смогли, так и стояли б, как вкопанные, накренясь. Так и с душой случается.
Кто говорит?
Нет ни этих двоих, ни тех.
Он напротив нее, и она - через стол - напротив.
Странный ты человек, говорит Л., оборачиваясь к нему, отходя от окна. Она ж, как кошка, только падает в небо, на все четыре. Она из тех, кто сколько бы ни летел, не разобьется. Рулит хвостом.
Она тоньше тонкого, но никогда не рвется. Надрывается, но не рвется.
И из тех, кто никуда не рвется. Чтоб не идти на поводу у цели, чтобы кроить бескровно птичьей повадкою головы.
Она никому себя не отдаст. И ничему. И не потому, что не хочет. Хочет, руку протягивает и отдергивает, как от ожога. А ожог - в голове. И задолго еще до ладони. А ладонь ее - чуть тепла. От усилий.