Амори

Однако после того, что произошло, он почувствовал себя обязанным быть услужливым по отношению к Антуанетте, холодным по отношению к Мадлен.

К несчастью, так как Амори сохранил его тайну, ни та, ни другая из девушек не знали о его разочаровании, и его сдержанность была не замечена, как и его учтивость.

Господин д'Авриньи наблюдал издалека за своей дочерью. В перерыве между контрдансами он подошел к ней.

— Ты должна идти к себе в комнату, — сказал он Мадлен, — тебе нехорошо.

— Наоборот, очень хорошо, отец, я вас уверяю, — сказала Мадлен прерывистым голосом и с растерянной улыбкой, — впрочем, бал меня бесконечно развлекает и я хочу остаться.

— Мадлен!

— Отец, не требуйте, чтобы я его покинула, прошу вас, вы ошибаетесь, если думаете, что я страдаю; я никогда не чувствовала себя лучше, чем теперь.

По мере того, как вальс, обещанный Амори, приближался, Антуанетта, со своей стороны, смотрела на Мадлен с беспокойством; иногда взгляды девушек встречались, и в то время, как Антуанетта опускала голову, что-то вроде молнии сверкало в глазах Мадлен.

Что касается господина д'Авриньи, то он ни на минуту не терял из поля зрения свою дочь; он заметил с беспокойством это странное пламя, что пылало в ее глазах и, казалось, пожирало слезы, он следил за первыми подрагиваниями, которые она не могла сдержать; наконец, он не смог больше наблюдать это, подошел к ней, взял ее за руку и голосом, полным печали и бесконечной боли, произнес:

— Мадлен, тебе что-нибудь нужно? Делай, что хочешь, дитя, это будет лучше, чем скрывать страдание, как ты делаешь.

— На самом деле, отец, — воскликнула Мадлен, — вы позволяете делать, что я хочу?

— Увы, так нужно.

— Вы позволите мне танцевать вальс один только раз, единственный раз, с Амори?

— Делай, что хочешь! — повторил еще раз господин д'Авриньи.

— Итак, Амори, — воскликнула Мадлен, — следующий вальс, не правда ли?

— Но… — ответил Амори, радостный и озабоченный одновременно, — я обещал его Антуанетте.

Мадлен повернулась резким движением головы к своей кузине, и ни слова не говоря, спросила ее сверкающим взглядом.

— О, Боже, я так устала, — поторопилась сказать Антуанетта, — и если Мадлен хочет меня заменить и если вы, Амори, согласны, я не рассержусь, мне нужно отдохнуть немного, уверяю вас.

Огонек радости осветил бесчувственные веки Мадлен. В то же время раздался ритурнель вальса, она встала, схватила своей лихорадочной рукой руку Амори и потянула его в толпу, которая начала кружиться.

— Пощадите ее, — сказал совсем тихо господин д'Авриньи в то время, как молодой человек проходил мимо него.

— Будьте спокойны, — ответил Амори, — только несколько туров.

И оба бросились танцевать.

Это был вальс Вебера[58], страстный и серьезный одновременно, как гений того, кто его сочинил, один из вальсов, который увлекает и заставляет мечтать; движение было сначала довольно мягкое, потом оживилось по мере того, как вальс подходил к концу.

Амори поддерживал свою невесту, как только мог, и после трех и четырех туров ему показалось, что она слабеет.

— Мадлен, — сказал он ей, — не хотите ли вы остановиться на мгновение?

— Нет, нет, — сказала девушка, — ничего не бойтесь, я сильная, если мы остановимся, мой отец может помешать мне продолжать.

И в порыве увлекая Амори, она стала танцевать, ускоряя движение.

Не было более восхитительного зрелища, чем эти двое прекрасных молодых людей, с красотой такой различной, обнимающих друг друга и бесшумно скользящих по паркету; Мадлен, хрупкая и элегантная, опиралась своей гибкой талией на руки Амори, а тот, в свою очередь, пьяный от счастья, забыл о зрителях, о шуме и даже о музыке, которая их уносила, забыл обо всем на свете, смотрел в почти закрытые глаза Мадлен, смешивая свое дыхание с ее дыханием, слушал двойное биение их сердец, что стучали в своем притягательном порыве и, казалось, стремились навстречу друг другу.

Тогда опьянение, овладевшее Мадлен, передалось ему: рекомендации господина д'Авриньи, свои обещания, все это исчезло из его памяти, чтобы уступить место исступлению; они летели под эти лихорадочные такты; однако Мадлен шептала все время:

— Быстрей, Амори, быстрей.

И Амори подчинился, так как это не была больше бледная и томная Мадлен, — это была блистательная и радостная девушка, чьи глаза горели, а лоб был увенчан сиянием жизни. Они продолжали танцевать, когда самые выносливые останавливались два или три раза, они танцевали быстрее, не видя ничего, не слыша ничего. Свет, зрители, зал — все вертелось с ними, один или два раза молодому человеку казалось, что он слышал дрожащий голос господина д'Авриньи, который кричал:

— Амори, остановитесь, остановитесь, Амори, достаточно.

Но при каждой такой рекомендации он слышал лихорадочный голос Мадлен, шептавшей ему:

— Быстрей, Амори, быстрей!