Америка (reload game)

Можно было зайти в один известный ему (лишь по названию, правда) трактир на Лиговке, поинтересоваться состоянием здоровья несуществующего в природе Аполлинария Кузьмича, расплатиться столь удачно обретенной им вновь рваной десятирублевкой – и в ту же минуту пришел бы в бесшумное движение невидимый ничьему постороннему взгляду отлаженный механизм Службы, и парень (со всеми своими свидетельскими показаниями – небезынтересными, глядишь, для Кого Следует), глазом не успев моргнуть, оказался бы, по эстафете, где-нибудь, к примеру, в австрийской Галиции, с новым именем и документами. Однако поскольку происхождение флегмита, разнесшего катер Командора, остается пока непроясненным (да и служебная принадлежность человека-тени, вообще-то говоря, тоже дает пищу для размышлений с неочевидными выводами) – парень вместо той Галиции запросто может упокоиться на дне одной из невских проток. Эрго – этот вариант, самый простой и естественный, для нас закрыт; по крайней мере пока, до выяснения.

Организовать парню эвакуацию можно и по-иному. Любой разведчик, как его учили, обязан иметь неизвестную никому, даже в собственной службе, «заначку на последний край»: загодя проработанный во всех деталях резервный вариант отхода, который тебе может пригодиться лишь единожды в жизни (а дай Бог – чтоб вовсе никогда). Такую «заначку» следует иметь везде, даже в собственной столице (а наставлявший его некогда в делах службы Командор так прямо и говорил: «Особенно в собственной столице!») – и у него она, разумеется, тоже наличествовала. Проблема тут – именно в принципиальной одноразовости той «заначки» при ее неделимости...

Ну и, наконец, – экспромты. Ротмистр участвовал во множестве рискованных операций, сплошь и рядом относясь к утвержденным в далеком Петербурге планам «творчески» (попросту говоря – как к черновикам и эскизам, в лучшем случае) – и его везучесть можно было нынче числить за твердо установленный эмпирический факт; что, собственно, и легло в основу их «особых отношений» с Командором. Однако вправе ли он играть во вполне привычную ему самому «калифорнийскую рулетку» не только на собственную голову, но и на голову своего малолетнего спутника?

– Спасибо, дядя Паша, – прервал тот невеселые его размышления. – За ясность.

– Да не за что... племянник.

– Зря вы тогда сказали, будто я для вас – вроде как напарник. Я ведь и впрямь поверил...

– Ишь ты! – покрутил головой Расторопшин. – Боевой… Ты мне лучше вот чего скажи: как ты вообще во всю эту историю влез? У графа вашего что – никого повзрослей не нашлось?

– Да это всё дядя Гриша… Граф телеграфическое письмо прислал, ему лично, в собственные руки: так, мол, и так, приезжайте ни часу не медля, вдвоем с дядей Захаром – это ловчий наш, – и непременно Флору с собой прихватите. А дядя Захар как раз в лихоманке слег – жар страшенный, до беспамятства. Тут дядя Гриша мне и говорит: вот, говорит, солдат, твой случай: взводный посреди боя выбыл, заменить некем – так принимай взвод сам, на правах старослужащего, поскольку, говорит, лучше когда плохо командуют, чем когда вовсе никак. У нас, говорит, на Кавказе, многие таким вот манером в унтера вышли, а иные потом и вовсе в офицеры. Ты который год у Захара в подручных ходишь? – третий! С Флорой как раз работал? – с Флорой! Ну так и – вперед! Дарма, что ль, граф тебя всегда отличал, в учебу тогда отдать велел, и вообще?..

– Уважали вы, стало быть, вашего графа, – кивнул ротмистр, не забывая выбирать дорогу: вокруг пошли уже городские дома.

– Знамо дело! Правильный он был человек… И дядя Гриша всегда его хвалил – настоящий, говорил, был отец-командир, очень о личном составе заботился.

Расторопшин вновь понимающе кивнул, не ответив. Самого графа ротмистр на Кавказе уже не застал, но отдаленные последствия деятельности его превосходительства по умиротворению Приморской Черкесии («Нет аула – нет и проблемы», как шутили в штабах…) пришлось разгребать именно их Службе… Впрочем, об этом Саше знать совершенно незачем.

...А он, выходит, опять задремал, угревшись; пролетка стояла в настоящем городском переулке между многоэтажными домами, справа доносился шум большой улицы, а Павел Андреевич слез уже с козел:

– Подъем, напарник! Мы почти на месте, но сейчас будет работа. Готов?

– Да, Павел Андреевич. Так точно!

– Слушай меня внимательно. Сейчас ты возьмешь на руки Флору – тяжеловато для тебя, но деться некуда – и пойдешь вот в этот двор. Он проходной, но перегорожен дощатым забором; четвертая справа доска держится на одном гвозде, верхнем; как пролезете, непременно верни доску в прежнее положение! Дальше начинаешь двигаться вдоль правой стены, до того места, где она делает колено направо...