Амелия

Филдинг, видимо, тяжело переживал постигшую его роман неудачу; чувствуя, что он не в силах противостоять преобладающему приговору, писатель решил уступить поле боя. Через месяц с небольшим после выхода романа он решил публично объясниться со своими хулителями на страницах «Ковент-Гарденского журнала» (№ 7 и 8 от 25 и 28 января 1752 г.) в разделе, который назван судом цензорского дознания. Он представил всю разноголосицу мнений в виде судебного разбирательства; в качестве обвинителя здесь выступает некий Таун (т. е. Город, олицетворяющий всех лондонских ниспровергателей романа), в то время как ответчицей является злосчастная «Амелия». Таун обвиняет роман, ссылаясь на старинный закон о скуке; вначале его речь, пересыпанная цитатами из Горация, притязает на ученость; Таун говорит, что представления о скуке в каждом веке иные и что нраву нынешнего века свойственно надо всем смеяться, а посему, дабы угодить вкусу современников, автору следовало представить в смешном виде не только священника Гаррисона и Амелию, но и духовенство, добродетель и невинность. Обвинительная речь Тауна завершается требованием примерно наказать роман, дабы это послужило устрашающим уроком всем будущим книгам, которые посмеют противиться нравам века.

Тут председательствующий в суде Цензор, прервав Тауна, просит его перейти к доказательствам, и тогда Таун объявляет книгу нагромождением хлама, скуки и чепухи – в ней нет ни юмора, ни остроумия, ни знания человеческой природы и света, а фабула, нравственное содержание, нравы и чувства достойны презрения. Далее идут обвинения по адресу самой Амелии, которые помимо желания Тауна свидетельствуют в ее пользу (ей ставится в вину, например, что она подает мужу ужин, одевает детей и выполняет ряд других «рабских» обязанностей; что, видя, как Бут мучается угрызениями совести, она его жалеет, проявляя тем самым непростительную слабость).

Наиболее удачно обрисована вызванная обвинителем свидетельница, принадлежащая к светскому кругу, пустоголовая модница, очень напоминающая миссис Джеймс в романе Филдинга, – леди Дилли-Дэлли (по-английски это означает – тратящая время попусту, бездельница). На вопрос Тауна, знакома ли ее милости обвиняемая (т. е. читала ли она роман), та признается, что точно не может на это ответить. «Но мне сдается, – продолжает допытываться Таун, – что вы, ваша милость, изволили отзываться по поводу «Амелии», будто это жалкая дребедень от начала и до конца». «Что ж, – отвечает свидетельница, – я вполне могла так сказать. Ах, я не всегда помню, что говорю, но если я так говорила, значит я от кого-то это услыхала… Ах, да, теперь я очень хорошо припоминаю… Мне сказал это доктор Доузвелл… Он объявил в довольно большой компании, что эта книга, вот только забыла, как она называется, жалкая галиматья и что у автора нет ни капли остроумия, ни учености, ни ума, ни вообще чего бы то ни было…»

В конце разбирательства к Цензору обращается автор со следующими словами: «Если у вас, господин Цензор, тоже есть дети, то вы проникнетесь ко мне сочувствием: ведь я отец этой несчастной девушки, представшей перед судом, и еще больше мне посочувствуете, если я прибавлю, что из всех моих чад, она – самое любимое (курсив наш. – А.И.). Могу чистосердечно сказать, что больше обычного потратил усилий на ее обучение, в чем, осмелюсь утверждать, я следовал правилам всех тех, кто, по общему признанию, лучше всего писал об этом предмете; и если как следует рассмотреть ее поведение, то обнаружится, что она очень мало в чем отклоняется от неукоснительного соблюдения всех этих правил; ни Гомер, ни Вергилий не придерживались их так тщательно, как я; причем именно этот последний, как убедится беспристрастный и образованный читатель, служил благородным образцом, которому я в данном случае следовал (курсив наш. – А.И.).

Я не считаю, что мое чадо вовсе свободно от погрешностей, но ведь и человеческое дитя, насколько мне известно, от них не свободно; хотя оно, без сомнения, не заслуживает той озлобленности, с которой ее встретила публика. Однако в мои намерения нисколько не входит ее защищать, и признаю справедливым любое решение суда, как это всегда бывало, когда книгу обвиняли в том, что она скучна. А посему торжественно объявляю вам, господин Цензор, что не стану впредь беспокоить свет своими отпрысками той же музы».[423]