Амальгама

Кудрявый с ироничной улыбкой посмотрел на Сынка, который вот уже третьи сутки вертелся вьюном, пытаясь всячески угодить старому вору в надежде, что тот впоследствии, если что, замолвит за него в дальнейшем словечко.

– Главное, чтоб он мне понравился, – осадил он Сынка.

– Так ты из него решил армянскую королеву сделать? – оскалился тот. Для опущенных в тюрьме существовало много разнообразных прозвищ, но то, что Сынок выбрал именно это, почему-то не понравилось Кудрявому: «Уж больно прыток молодой, не по чину лахает, надо бы его приструнить»…

– Хайло заткни! – негромко, но увесисто проворчал старый вор в законе. – Я тебе что, беспредельщик? – И протянул со вздохом: – Ну и народец пошел. Даже прикупить лошка толком не умеют, все самому приходится делать. – И он, кряхтя, встал со своей койки и поплелся из королевского угла к Райнальду.

Вот тут-то фон Дасселю повезло в третий раз. Поначалу он продолжал молчать, мрачно взирая на подсевшего к нему Кудрявого, но чуть погодя, когда вор уже начал терять терпение, впервые за все время пребывания в России, улыбнулся. И улыбка эта оказалась столь искренней и простодушно-радостной, что даже у матерого Кудрявого, имевшего за плечами шесть ходок и проведшего в зонах больше половины сознательной жизни, в груди что-то приятно екнуло.

А дело было в том, что безрукавка на Кудрявом на миг распахнулась и архиепископ углядел на волосатой груди вора татуировку, изображавшую руки, закованные в кандалы и сжимающие распятие. В общем-то стандартное клеймо для уголовников, обозначающее верность воровским законам. Плохо разбираясь в особенностях церковных учений, колымский художник, сработавший ее лет двадцать назад, для простоты рисунка изобразил крест четырехконечным. Потому-то фон Дассель, днями ранее решивший, что его не иначе как забросили за грехи в диковинный ад-мир, где победило ненавистное ему православие, а кругом можно было увидеть только византийские восьмиконечные кресты, заметив татуировку, посчитал, что перед ним единоверец-католик. Да и как иначе, если чуть ниже рисунка была вытатуирована надпись на латыни: «Audaces fortuna juvat», что означало «Удача сопутствует смелым».

– Ну вот, – добродушно протянул Кудрявый и, самодовольно ухмыльнувшись, повернул голову к сокамерникам, давая понять, что процесс пошел. – А скажи-ка, паря, как на духу, честным сидельцам-бродягам…

Договорить он не успел, ибо в это время надрывно заскрежетал замок и через несколько секунд массивная железная дверь широко распахнулась и вертухай вызвал «с вещами на выход» вначале Американца, затем Музыканта, а чуть погодя еще пятерых – всех из пристяжи Кудрявого. В конечном итоге в камере остались лишь Кудрявый, Сынок, фон Дассель и еще двое забитых мужичков, оказавшихся в СИЗО впервые, да и то с мелочовкой – драка по пьянке, хотя и с причинением тяжких телесных одному из пострадавших.

Почуяв неладное, Кудрявый сурово распорядился:

– Ну-ка, Сынок, зашли маляву в Индию, а то мне вся эта чистка что-то не нравится. Не иначе как мусора очередную пакость затеяли. Ты сам-то, ежели что, подпишешься за меня?

– Нашел о чем спрашивать! – горячо возмутился тот. – Да я….

«Индией» уголовники называли камеру, где находились самые авторитетные воры, которые могли ответить на любой вопрос и знавшие все тайные и скрытые механизмы сложной тюремной жизни.

– Ладно, ладно, остынь, верю, – кивнул Кудрявый, хотя успел по достоинству оценить и бегающие глаза Сынка, и его трусовато подрагивающий голос.

Ответа из Индии вор получить не успел: замок в двери зловеще заскрежетал и через несколько секунд камера заполнилась – вошло сразу семеро. С минуту они потоптались на пороге, спокойно ожидая, пока дверь за ними закроется и утихнут шаги надзирателя, после чего стоящий первым неспешно направился к Кудрявому и, усевшись без приглашения на соседнюю койку, лениво произнес:

– Трясун я. Привет тебе принес от Паши, которого ты неделю назад обидел не по понятиям, прижмотив кой-что. Сам по-доброму взятое отдашь или как?

Остальные шестеро как-то лениво и очень медленно вытащили руки из карманов, раскрыли ладони и выяснилось, что у каждого из них есть какое-то оружие: так, например, у самого ближнего к Кудрявому из раскрытой ладони вывалился железный крюк на крепкой цепочке, у длинного худого парня в руках оказалась складная дубинка, а у самого маленького – деревянные нунчаки.

Кудрявый мгновенно понял, в чем дело. Выругав себя за промах недельной давности, когда он, не устояв перед соблазном, тиснул в вагоне поезда увесистый дипломат с целым состоянием – триста лимонов, или, если по курсу, пятьдесят штук зеленью, вор с тоской понял, что сейчас придется расплачиваться. Причем, даже если он скажет, где запрятан дипломат, спасения все равно ждать нечего – как пить дать замочат. Да и не было там уже всей суммы – часть он, как и положено, в первый же вечер снес в общак, а еще часть прокутил в кабаке, обмывая воровскую удачу.