Амальгама счастья

Нет, это был уже не Вадик. Даше стало вдруг холодно; что-то тяжелое сдавило грудь. Неприятный голос врывался в ее сознание, предлагая оставить на облачке Зеркало… ее Зеркало! Оно мешает тебе, внушал кто-то, и девушка слушала с отвращением, не в силах, однако, противиться настойчивому бестактному советчику. А голос все давил: «Ты должна вернуться. Ты должна научиться жить здесь, а не там. Здесь, на земле, твое место…» Сердце дало сбой, заболело и чуть не остановилось. А Даша услышала свой собственный вскрик и вдруг обнаружила себя сидящей на кушетке в кабинете Надежды Васильевны.

Та смотрела на нее почему-то чуть виновато. «Это серьезнее, чем я думала», – уловила девушка обрывок фразы, но не поняла, не смогла угадать, о чем идет речь – ее все еще чуть покачивало на облаках. А врач как ни в чем не бывало попросила ее посидеть спокойно, чтобы окончательно прийти в себя.

– Что-нибудь получилось? – спросила Даша, уже вполне осознавая, где находится. Ей почему-то не очень приятно было смотреть на Надежду Васильевну – от этой женщины исходила какая-то непонятная угроза ей, Даше, смутная, но жестокая. Девушка не могла сформулировать свои ощущения четко, но от этого они были не менее яркими.

– Что-то всегда получается, – туманно ответила врач. – Мне кажется, нам стоит еще повстречаться…

– Ну нет! – звонко откликнулась ее непонятная пациентка. – Мне кажется, мы все уже сказали друг другу.

Надежда Васильевна, впервые забеспокоившись вполне зримо, начала было:

– Послушайте, мне нужно…

– Вам. Вот именно – вам. Это нужно вам, а не мне, – жестко перебила Даша. Ей самой стало неловко от своей резкости, но почему-то ею владело внутреннее ощущение своей правоты. Она поблагодарила врача несколькими расхожими и не очень искренними фразами и вышла в коридор. Узкая раздевалка, прихожая, лестница… Слава богу, наконец! Даша полной грудью вздохнула влажный, уже пахнущий первым морозцем воздух, пробежалась по ярко освещенной Таганской площади и у театра подняла руку, останавливая такси.

Не прошло и получаса, как она была уже дома. Первым делом, еще не раздевшись, она вытряхнула на невысокий столик в прихожей все содержимое сумочки. Ее обуяло какое-то лихорадочное веселье, и, насвистывая бравурную песенку, она принялась рыться в визитках, записках, клочках бумаги с какими-то старыми заметками… О, эти женские сумочки!.. Ну где же, где это? Ага! И с легким криком торжества Даша выхватила из груды мелких вещичек белый листок с наспех набросанным номером телефона. Оказывается, эта хитрая Надежда Васильевна притаилась между пудреницей и любимым кожаным блокнотом. Прочь ее! Вон отсюда!

Держа записку двумя пальцами, как маленькую змейку, Даша отправилась на кухню и торжественно опустила листок туда, где он неизбежно должен был найти безвременную кончину. Прощайте, Надежда Васильевна! Вы слишком поторопились записать Дашу в свои пациентки!..

Потом она долго стояла у ночного окна, слушая музыку и наслаждаясь последней за день сигаретой. Странное дело: ей было хорошо. На смену буйному веселью пришла освобождающая, легкая грусть. Ей ведь почти удалось вспомнить – там, в те минуты, плывя на белых мягких облаках… Что-то было, мелькнуло, растаяло. Почти вспомнила! Ах, если бы не вмешалась врач, закончив сеанс непозволительно рано, грубо и резко оборвав нить Дашиных воспоминаний! Если бы, если бы…

Но ведь ничего еще не потеряно – не правда ли?

* * *

Даша молча сидела в огромном уютном кресле в комнате, еще недавно бывшей бабушкиной спальней. Там все оставалось по-прежнему, как при ней: высокая кровать под белоснежным вышитым покрывалом, свежие цветы в старинной вазе на туалетном столике и фотографии в рамках, разбросанные по стенам… Форточка была широко открыта; крупные снежинки залетали в спальню и оседали на пол в медленном, торжественном танце. Москва наконец вздохнула с облегчением, приняв первый снег, словно сменив серое потрепанное рубище дождя на долгожданное подвенечное платье, и теперь легкая кружевная круговерть за окном наполняла и бабушкину комнату, и Дашину душу светом и надеждой. Ей казалось, что вместе с бесконечным дождем кончилась и осень с ее разочарованиями и потерями и что так – чисто, бело и празднично – теперь будет всегда.