Алый знак доблести. Рассказы

Он хотел вернуться в лагерь, — уж кто-кто, а он отлично понимает, что все это просто синемундирный парад, — или же броситься в бой и убедиться, что его опасения вздорны и что храбрости у него не меньше, чем у любого настоящего мужчины. Напряжение стало невыносимым.

Долговязый, отличавшийся философским складом характера, оглядел галету с куском свинины и беспечно сунул ее в рот.

— Наверно, мы должны разведать местность, — чтобы не подпустить их слишком близко, или обойти их, или еще что-нибудь в этом роде.

— Чушь! — сказал горластый.

— Ох! — воскликнул юноша, никак не успокаиваясь. — Я бы, кажется, на все согласился, только бы не валандаться целый день до потери сознания и к тому же без всякого прока.

— Я бы тоже согласился, — сказал горластый. — Неправильно все это. Говорю вам, если бы армией командовали люди с мозгами в голове…

— Да замолчите вы! — заорал долговязый. — Ты сопляк. Да, да, обыкновенный дурацкий сопляк. Без году неделя, как напялил на себя этот мундир, а туда же, рассуждаешь, как будто…

— Я сюда воевать пришел, — предал его горластый, — а не прогуливаться. Прогуливаться я могу и дома вокруг хлева, если придет охота.

Долговязый побагровел и с таким видом сунул в рот галету, словно, отчаявшись, принял яд.

Он начал жевать, и по лицу его снова разлилось выражение спокойствия и довольства. Не может человек злиться и ссориться, когда перед ним лежат галеты со свининой. Во время еды у долговязого всегда был такой вид, точно он наслаждался созерцанием того, что попало к нему в желудок. Казалось, его дух общается с проглоченной пищей.

Ни новая обстановка, ни новые обстоятельства нисколько не влияли на его хладнокровие, и при первой же возможности он сразу начинал подкрепляться запасами из вещевого мешка. В походе он шагал, как заправский охотник, не жалуясь ни на быстроту марша, ни на дальность расстояния. И он не ворчал, когда ему три раза подряд пришлось расстаться с маленькими укреплениями из камней и грязи, хотя он так старался, сооружая их, словно хотел посвятить их памяти своей бабушки.

К середине дня полк вернулся на то самое место, где впервые останавливался утром. Окружающая природа уже не казалась юноше зловещей. Он привык к ней, сроднился с нею.

Однако, когда их погнали дальше, им снова овладели тревожные мысли о тупости и неспособности командования, но на этот раз он стойко отмахнулся от них. Его собственная проблема причиняла ему достаточно беспокойств; с горя он решил, что тупость — не такая уж большая беда.

Он даже подумал, что неплохо бы сразу получить смертельную рану и больше ни о чем не тревожиться. Поглядев краешком глаза на смерть, он увидел в ней только умиротворение и какую-то долю секунды страшно удивлялся, как это он мог так волноваться из-за того, что его убьют. Он умрет и очутится в таком месте, где его оценят. Смешно было бы рассчитывать, что люди вроде того лейтенанта поймут глубину и утонченность его чувств. Чтобы найти понимание, ему нужно умереть.

Треск одиночных выстрелов превратился теперь в долгий, неумолкающий гул. С ним сливались приглушенные далью вопли наступающих. Потом заговорили орудия.

Тотчас же вслед за этим юноша увидел бегущих стрелков. Им вдогонку неслось щелканье ружейных выстрелов. Потом замелькали жгучие зловещие вспышки. С медлительной наглостью поползли над полем клубы дыма, похожие на любопытствующих призраков. Гул все нарастал — казалось, где-то вблизи грохочет поезд.

Бригада, двигавшаяся впереди и справа от них, с оглушительным ревом бросилась в атаку. Впечатление было такое, что она взорвалась. Пробежав немного, она залегла перед какой-то преградой, такой длинной и серой, что с первого взгляда нельзя было разобрать, стена это или дым.

Юноша смотрел как зачарованный, забыв о своем превосходном намерении поскорей получить смертельную рану. Глаза его, округлившись, жадно впились в картину сражения, рот приоткрылся.

Вдруг чья-то тяжелая, словно налитая скорбью, рука легла ему на плечо. Выведенный из экстаза, в который его привело созерцание, юноша обернулся и увидел горластого.

— Слушай, старик, это мой первый бой и последний, — с мрачной торжественностью сказал тот. Лицо его побледнело, девичьи губы дрожали.

— Ты что? — удивленно пробормотал юноша.

— Старик, это мой первый бой и последний, — повторил горластый. — Чует мое сердце…

— Что?

— Мне отсюда живым не выйти, и я хочу… хочу, чтобы ты отдал это… моим родителям… — Судорожно всхлипнув от жалости к себе, он протянул юноше пакетик в желтой оберточной бумаге.

— Какого дьявола… — начал юноша, но горластый посмотрел на него потусторонним взглядом, пророчески взмахнул обмякшей рукой и отвернулся.

Глава IV

Бригада остановилась на опушке рощи. Припав к земле между стволами, люди беспокойно держали под прицелом дальние поля. Они щурились, пытаясь разглядеть, что происходит за пеленой дыма.

Оттуда выбегали солдаты. Размахивая руками, они выкрикивали новости.