Алый знак доблести. Рассказы

Келси растрогался и посмотрел на Джонса влажными глазами. «Я поеду туда», — сказал он. С выражением глубокой меланхолии Джонс налил себе немного виски. Они выпили. Потом обменялись пылким взглядом, исполненным нежных воспоминаний, и перешли в тот угол, где Бликер, окруженный гогочущими слушателями, рассказывал какую-то юмористическую историю. Старик восседал, словно тучный веселый бог.

— …И в этот самый момент старуха высовывает голову из окна и говорит: «Майк, ленивый черт, для чего ты шлепнулся на мою новую грядку герани?» А Майк встает и говорит: «К черту такую прачку, которая никогда не выстирает собственные манатки… Вот я и шлепнулся в сплошную грязь и болото».

Гости хлопали себя по коленям, громко хохотали. Они просили Бликера рассказать еще что-нибудь. Но анекдот вызвал столь шумные комментарии, что, когда старый Бликер начал другой, никто его не услышал.

Джонсу вздумалось петь. Внезапно он затянул балладу в зажигательном темпе вальса и, подхватив Келси, сделал отчаянную попытку танцевать. Они споткнулись о чьи-то вытянутые ноги и растянулись во всю длину. Келси с грохотом упал, в глазах у него ослепительно блеснуло. Но он тут же встал, посмеиваясь. Он совсем не чувствовал ушиба. Боль в голове была даже как-то забавна.

Старый Бликер, О’Коннор и Джонс — он теперь хромал и шумно втягивал воздух — хотели было мягко и осторожно проводить Келси к столу и дать ему выпить, но он со смехом оттолкнул их и дошел без всякой помощи. Бликер сказал ему:

— Боже милостивый, да вы же так стукнулись головой, что впору было пень проломить!..

Джордж вновь рассмеялся и, чтобы показать свою стойкость и отвагу, налил себе непомерную порцию виски. Невозмутимо поднес стакан ко рту и выпил… Но получилось так, что эта добавка ошеломила его, как сильный удар. Мгновение спустя его ослепило и оглушило. Неожиданно потеряв равновесие, он почувствовал, что комната закачалась. Его помрачненное зрение различало лишь беспорядочную массу теней, сквозь которую, словно огненные мечи, пробивались лучи света. Звуки множества голосов доносились, как рокот отдаленной реки. И все же он чувствовал, что если только сумеет совладать с этим миллионом скрюченных пальцев, вцепившихся в его мозг, то сможет проделать самые блестящие и занимательные штуки.

Сперва он был уверен, что эти неприятные ощущения мимолетны. Он ждал, пока они пройдут, но умственная и физическая пауза породила лишь новое шатание и качание комнаты. Ему мерещились расщелины с обрывистыми краями; горные пики склонялись к нему. Он оглох и ослеп от удивления. В своем оцепенении он смутно сознавал, что осрамится, если провалится в одну из этих расщелин.

Наконец он различил тень, форму, которая, он знал, была Джонсом. Обожаемый Джонс, мудрейший Джонс расхаживал без страха и заботы по этой удивительной стране — прямой и спокойный. Келси залепетал восторженно и нежно и свалился к ногам своего друга. Голос Джонса прозвучал точно с берегов Неведомого:

— Ну, ну, старина, этак не годится. Возьми себя в руки.

Оказалось, что Джонс не такой уж мудрец.

— О, я… все в порядке, Джонс. Все в порядке. Мне хочется декламировать… Вот и все! Я хочу стихи читать!

Но Джонс был глуп:

— Ладно, садись и замолчи.

Тут Келси воспылал гневом:

— Джонс, оставь меня одного, говорю тебе. Оставь меня одного. Я хочу прочесть ей рассказ. Ей-богу, она прелестная девушка… Живет на моей улице. Из-за этого я и пьян, да! Она…

Джонс подхватил его, потащил к стулу. Джордж слышал, как он смеется. Такого оскорбления со стороны друга он не мог вытерпеть. Он ощутил пылкое желание задушить своего товарища. Уже он порывисто вытянул руку, но Джонс тесно прижал его, и Джордж сделался бессильным, как высохший лист. Его поразило открытие, что Джонс наделен силой двадцати лошадей. Ловко и умело он уложил Джорджа на пол.

Лежа он с изумлением думал о мускулатуре Джонса. Странно, что никогда раньше он не замечал его силы. Все происшествие произвело на него огромное впечатление. В голове промелькнула мысль: ведь он мог бы разоблачить поступок Джонса. Это было бы очень разумно. Произошла бы волнующая, драматическая сцена, и он поразил бы всех присутствующих. Но в этот момент им овладело непреодолимое желание спать. Сумрачные, заглушающие боль сонные облака тяжело надвинулись. Он закрыл глаза с ребяческим вздохом…

Когда он проснулся, вокруг все еще раздавался боевой шум пирушки. Он слегка приподнялся с намерением принять участие в кутеже, но подошел О’Коннор и столкнул его снова на пол. Выдвинув свой подбородок в знак дружеского осуждения, О’Коннор сказал ему, как ребенку: «Ну, то-то».

Перемена, происшедшая с этими людьми, крайне озадачила Келси. Никогда он не видел ничего столь глупого, как их мнение об его состоянии. Он решил доказать, что они имеют дело с человеком в совершенно здравом уме. Он бился и извивался в руках О’Коннора, пока — последним рывком — не встал, шатаясь, на ноги посреди комнаты. Ему хотелось показать, с какой удивительной ясностью он оценивает события:

— О, боже, я л-люблю девушку! Я пьян не… н-не больше, чем вы все! Девушка…