Алый линкор

— Сеньор. Я не стану полагаться на вероятности либо гадать об исходе войны. Как только ваша страна попытается высадить войска на Фолкленды, я просто разнесу ваш конвой с дистанции сорока-пятидесяти миль, и тем самым не позволю войне начаться. Задавлю ее в зародыше. Пусть вам расскажет… Хотя бы тот шустрый капитан, что вчера прикидывался тут лейтенантом — какова дальность у восемнадцатидюймовок. Видите эти самолеты вокруг?

Сеньор оглядывается. Четыре сверкающих гибрида летающей тарелки и болида “Формулы-1”.

— Так вот, это даже не ударная авиация.

— Корректировщики?

Моряк утвердительно кивает, поднимая стопку в свою очередь:

— Ваше здоровье.

Дипломат выпивает, не поперхнувшись.

— С дистанции пятьдесят миль вам нечем даже заметить меня, а не то, чтобы потопить, — моряк вполне искренне улыбается.

— Кстати, как и англичанам. Но предположим, что вам удалось взять Фолкленды, и я не стал мешать ни одной из воюющих сторон. Что дальше? Чей ход следующий?

Дураки в дипломатах долго не живут; сеньор все понимает мгновенно:

— Гринго?

— Именно. Они уже заблокировали покупку вами тяжелых ракет “воздух-корабль”… Как их там? “Exocet”, кажется. Вы заказали французам две дюжины, а успели получить всего пять единиц. Нет, штаты помогут не вам. Рейган поможет англичанам.

— Сеньор… Вы так осведомлены. Вы оперируете подробностями, тайными даже для меня. Вы — секретный проект советов? Или вы все-таки из будущего? Из настолько далекого, где наши тайны уже не тайны? Получается, там — коммунизм?

Моряк улыбается и дипломат понимает, что не получит ответа.

— Сеньор. Позволите ли вы мне спросить… — дипломат изображает колебания. Моряк едва заметно вздыхает — пожалуй, менее опытный переговорщик не уловил бы:

— Да, у вас в стране сейчас народные возмущения. Ваш лидер, Фортунато, захватил власть всего лишь в декабре, не прошло еще и полугода. Но почему Галтьери возомнил, что захват Порт-Стэнли ему поможет? Напротив, операция “Rosario” поможет англичанам, предоставив им роскошную возможность для справедливой оборонительной войны. Гринго задушат вас международным осуждением через ООН — как Южную Африку. Гринго дадут англичанам все, что те попросят, и дадут охотно, ибо в кредит, — моряк подмигивает. Идальго морщится, а моряк добавляет:

— Гринго загонят на Мальвинские острова сто тысяч добровольцев. Или двести. Триста. Сколько понадобится!

— Второй Вьетнам? Не думаю… — дипломат смотрит на собеседника сквозь пустую стопку.

— Зачем же расходовать своих? На доллар в день всегда найдутся в меру голодные пакистанцы или те же гуркхи. В итоге острова вы все равно потеряете. Представьте же величину провала. Удар по престижу страны и гарантированная отставка вашего шефа.

— Моего… Шефа?

— Диктатора, эль президенте, или как там правильно называется его должность. Уж простите мою невежливость. Итак, рано или поздно все вернется на круги своя, но вы лишитесь немалого количества смелых бойцов, изрядного куска репутации в мировой экономике; наконец, просто денег. Огромных денег.

— Сеньор. Но что же нам, в таком случае, надлежит предпринять? — седой джентльмен артистически опускает плечи как бы в безнадежном отчаянии.

— Не мне указывать, как вам управиться с вашей собственной страной. В моей стране “маленькая победоносная война” не остановила революцию, наоборот!

— Но людей нужно на что-то переключить. Если у вас на самом деле такой мощный прогностический центр, предложите хоть что-нибудь. Просто чтобы я поверил вашему киномонтажу.

— Самое громкое и простое — посадите каких-нибудь обдирателей, притеснителей, наконец, взяточников. Устройте открытый суд. Чтобы ход процесса не похоронил ваше правительство с концами, подберите судей менее оголтелых, нежели разумных.

Дипломат вздыхает, словно бы покорившись недоброй судьбе:

— Мы не нашли разумных. Не можем же мы их создать из ничего!

— Возьмите лучших из худших. Объявите о блестящих перспективах. Пусть люди обсуждают и спорят, снабдите их пищей для размышлений. Проявите добрую волю, готовность к уступкам. Сами уступки даже не обязательно делать. Еще беспроигрышный ход — расстрелять штук десять особо зарвавшихся казнокрадов.

— Но мы же правовое государство. У нас нет оснований. И… И доказательств.

— Наполеона подобное не смущало. По необходимости он сажал в тюрьму кого угодно и потом выпускал за выкуп. Так прямо и писал брату: “Я заставил нескольких негодяев поделиться награбленным”.

— Наполеон? Который едва унес ноги из Испании?

— Который написал первый в Европе кодекс законов.

— Сеньор…

Моряк поднимается — мгновенно, словно не он только что выпил полбутылки русской сорокаградусной — и как бы отстраняет возражения собеседника напряженными ладонями: