Алый лев

От удивления и тоски Изабель рванулась к нему и крепко обхватила его руками, прижав к себе. Она впервые видела, как он срывается, — и это почти за тридцать лет брака. Происходящее настолько ошеломило ее, что она сама чуть не сорвалась. Ее глаза тоже наполнились слезами. Она обхватила его за плечи и шептала его имя — так она успокаивала своих детей в детской. Она понимала, что на них, раскрыв рты, смотрят люди, что они почти в таком же смятении, как и их хозяин. Глаза Жана блестели тем же влажным блеском. Прижавшись к Вильгельму, она чувствовала, как дыхание с хрипом вырывается из его груди, как он пытается собраться с силами, и ее накрыло огромной волной любви, сострадания и нежности… и ярости, оттого что он вынужден проходить через такие испытания.

Он медленно выпрямился, и это было похоже на то, как раненый, упавший на поле боя, поднимается, потому что если останется лежать, умрет. Он тихо отстранил ее и, все еще тяжело дыша, вытер глаза манжетой.

— Это все? — хрипло прошептал он, обращаясь к троим онемевшим и окаменевшим мужчинам, смотрящим на него. — Вам больше нечего сказать?

Жан громко всхлипнул. Он прижал сжатый кулак к губам.

— Милорд, я знаю, вы считаете, будто на вас взвалили непосильную ношу, но, по-моему, это не так. У вас есть еще порох в пороховницах, — он прочистил горло и вздернул подбородок. — Что может случиться самого плохого? Даже если все, кто вызвался поддерживать вас, передадут свои замки Людовику, ваша честь останется незапятнанной, и милорд Честер был прав: у вас остаются ваши ирландские владения, где вы сможете найти покой. Они достаточно далеко от Англии, чтобы Людовику пришло в голову преследовать вас там. Что вам терять?

Вильгельм снова вытер глаза ладонью и выдохнул.

— Ты прав, — произнес он сдавленным, но крепнущим голосом. — Ирландия может стать моей тихой гаванью, если придется отступать так далеко, — он выпрямился. — Я не дам Людовику добраться до мальчика, даже если мне придется нести его на плечах от острова к острову и просить милостыню.

Слушая его, Изабель не могла понять, действительно ли он верил в то, что говорил, или просто притворялся, чтобы успокоить своих людей.

— Уже поздно, — произнесла она, многозначительно взглянув на рыцарей, — и всем завтра рано вставать. Нам всем давно пора быть в постелях.

Она проводила троих мужчин до двери. Жан замешкался у выхода, было видно, как он волнуется.

— С ним все будет в порядке?

Изабель кивнула с большей убежденностью, чем она чувствовала на самом деле.

— Думаю, да, — ответила она. — Он просто очень устал.

— Он не хотел брать это на себя.

Изабель взглянула на Жана с благодарностью за его заботу.

— Какая-то часть его не хотела этого, — сказала она, — но в нем все еще живет молодой рыцарь, принимавший участие в турнирах, готовый объездить нового коня и сражаться в неизвестных полях. Приходите завтра, тогда и посмотрим.

Закрыв за мужчинами дверь, она достала флягу с «живой водой» из своего дорожного сундука. Вильгельм, сидевший теперь на кровати, наблюдал за ней из-под опухших, полуприкрытых век.

— Я думал, ты даешь ее только тяжело раненным, — проскрипел он.

Изабель вытерла чашу из-под вина рукавом и налила в нее небольшое количество прозрачной чистой жидкости. Ее было нелегко достать, но им как-то удалось раздобыть ее благодаря своим связям с торговцами.

— Верно, но минуту назад ты именно таким мне и казался, — она протянула его чашу. — Залпом.

Он невесело рассмеялся:

— У меня почти нет голоса. Если я это выпью, то больше уже не заговорю.

Спустя мгновение, очевидно набравшись храбрости, он поднес чашу ко рту и быстро осушил ее.

Следующие несколько минут он сипел и кашлял, но, когда перестал давиться, выпрямился и обиженно взглянул на нее.

— Я на такое не соглашался, — прохрипел он.

— Умоляю, прости меня, — Изабель сняла туфли и вуаль и залезла на кровать рядом с ним. — Это развеселит и успокоит тебя.

Она приникла к нему. Вильгельм обнял ее за плечи и запустил пальцы ей в волосы.

— Это плохо, Изабель, — мягко сказал он.

— Я знаю…

Он долго молчал, а потом произнес:

— Думаю, действительно самое темное время ночи — перед рассветом. Если я поверю, что сейчас для нас наступили самые темные времена, тогда я, по крайней мере, буду смотреть, не забрезжит ли на горизонте солнечный свет, и не стану терять веры.

Глава 40

Глостер, март 1217 года