Алый лев

Он оглянулся: из папской палатки вышел Иоанн. Он разговаривал с легатом. Лицо Пандульфа с мягкими, округлыми чертами выражало самодовольство. Его губы были слегка сжаты в уголках, как будто его рот был кошельком, полным удивительных секретов. Иоанн надел одну из своих корон, прекрасную, украшенную жемчугом, рубинами и золотым орнаментом в виде трилистника. Его лицо было хитрым и довольным, он так обычно выглядел, когда встречался со своей любимой шлюхой. Он расплывался в улыбке, глядя на легата, а тот, в свою очередь, вел себя по отношению к Иоанну так, словно проявил редкостное великодушие.

Иоанн повернулся, встал перед Пандульфом на колени и протянул к нему сложенные руки. Пандульф взял его руки в свои, наклонился и поцеловал его в знак того, что отпускает его с миром, так, как обращается господин к вассалу. По толпе наблюдавших за этим лордов пробежал гул облегчения, подобный тому, когда ослабляют наконец долго стягивавший живот пояс. Однако были и те, кто смотрел на происходящее со злостью и тревогой. Не все хотели такого исхода.

Вилли глядел на это, пока мог, а потом, развернувшись и задев отца плечом, ушел.

Некоторое время спустя Вилли стоял на вершине высокой скалы за замком, смотрел на море, пенившееся у берега далеко внизу, и размышлял о случившемся. Он знал, что должен быть рад тому, что французы не нападут, но в душе у него бушевали другие чувства.

Ветер почти сбивал его с ног. Вилли подумывал о том, чтобы подойти ближе к краю. Но по склону со стороны замка карабкалась какая-то фигура, и Вилли поморщился, когда понял, что это Жан Дэрли.

Жан, тяжело дыша, какое-то время молчал, стоя с ним рядом, держась одной рукой за бок.

— Это он тебя послал? — требовательно спросил Вилли.

Жан отрицательно покачал головой:

— Если бы он знал, что я здесь, он бы напустился на меня. Может, он был бы прав, но я хочу кое-что вам сказать, а займет это немного времени.

Вилли смял носком сапога головку розового клевера.

— Тогда говори, и покончим с этим. Ты все равно не сможешь меня ни в чем переубедить.

Жан взглянул на море.

— Я знаю вашего отца с тех пор, как он взял меня к себе на службу подростком и сделал рыцарем. Он стал мне как отец. Я очень его люблю, и именно поэтому я принимаю то, что он поклялся в верности Иоанну. Пока не отлетел его последний вздох, он сделает все, что в его силах, чтобы удержать его на троне. Его ничто не остановит, даже его сыновья.

— Не будь так в этом уверен, — сказал Вилли с угрозой.

— Надеюсь, вы тоже его любите, — ответил Жан с тихой злостью в голосе.

У Вилли ком подступил к горлу.

— А ты всегда бьешь ниже пояса? — огрызнулся он.

— Никогда, — Жан покачал головой. — Я всегда целюсь в сердце.

Глава 32

Кавершам, Беркшир, весна 1214 года

— Что ты о ней думаешь, мама? — спросила Махельт, понизив голос, чтобы ее не было слышно за окном, перед которым они с матерью сидели, вышивая плат для алтаря Кавершамской часовни.

Изабель положила два аккуратных стежка и взглянула в окно на свою будущую невестку, кормившую коня Вилли маленькими кусочками хлеба с ладони. Алаис де Бетюн прибыла два дня назад на закате, в самый разгар бури. Девушка была очень напугана и измотана поездкой. Изабель предложила ей утешение, нежность и теплую постель. Алаис отказалась от первого, приняла последнее и проспала большую часть дня.

— Рано судить. Ты с ней ехала. У тебя было больше возможностей узнать ее получше, — Изабель взглянула на свою дочь. Махельт и Хью взяли на себя ответственность привезти Алаис из восточного Холдернесса в ее новый дом. Махельт хотела повидать своих родителей, пока они находились в менее отдаленном и более безопасном месте, чем границы Южного Уэльса, куда они должны были вскоре вернуться.

— Она очень мало рассказывает о себе, — ответила Махельт, тоже выглядывая из окна и рассматривая Алаис де Бетюн.

— Может, она стесняется?

— Я бы сказала, она сдержанная… и ей еще расти и расти.

Изабель улыбнулась. Махельт было двадцать лет. У нее было двое детей, четырехлетний Роджер и Хью, которому в Михайлов день должно было исполниться два. Конечно, сама Махельт очень повзрослела. Она больше не была той только что вышедшей замуж девочкой-невестой, которая махала им на прощание у ворот Фремлингема, когда они уезжали в Ирландию. Она была зрелой женщиной, женой и матерью, уверенной в себе и полноправной хозяйкой дома.

Махельт задумалась.

— Она мало говорила во время путешествия, но это, наверное, потому, что она нас не знает, и еще ее мать недавно умерла…

— И отец всего год назад. Ей в последнее время пришлось несладко.

Махельт разложила шитье у себя на коленях.

— Алаис сказала мне, что рада, что ее отец умер.

— Что ж, это не назовешь сдержанностью. И почему же она такое сказала о своем отце?

— Не знаю. Она упомянула об этом, когда я выразила ей свои соболезнования по поводу того, как тяжело, наверное, в такой короткий срок потерять обоих родителей. Но больше ничего из нее выудить не удалось.

— Должно быть, у нее есть для этого причины.