Алые пилотки

Может, потому и скачет Воронко навстречу Жене, тянет тёплые, мягкие губы к его руке, пахнущей хлебом, и трётся головой о его плечо, что вернул ему этот мальчуган радость служить человеку. Может, потому и прядает ушами и рвётся в галоп, заслышав звонкую песню мальчишки «Не плачь, девчонка, пройдут дожди…», что никогда не слыхал боевых солдатских песен, как его предки.

А Женя? Что испытывал он, взбираясь на высокую крутую спину коня? В нём просыпалась неумирающая страсть к борьбе и преодолению. Он пригибался к вытянутой, как стрела, конской шее — и воздух спружинивался перед ним, ветром набивался в рот, колючим холодом лез под рубаху, и земля бежала назад бесконечным зелёным ковром, и сердце просило чего-то необыкновенного. Оно просило острую саблю в руки, да знамя, бьющееся на ветру, да тревожную песню трубы: та-та-та… та-та-аа…

А полчаса спустя, заложив лёгкую рессорную тележку, он мчался со стуком-громом по деревням и кричал во всю глотку: «Мала-ко продава-ать!» К нему бежали, торопились с вёдрами, нахваливали: «Ах, молодец, парень, не проспит, не опоздает. Облегчение-то какое, бабы!» И Женя испытывал другое чувство: вот какой он нужный, его ждут, без него не обойдутся. Это очень и очень поднимало настроение и помогало забывать обиду на ребят, особенно на Толю Башкина.

После ссоры они не виделись целую неделю. Встретились неожиданно, нос к носу. Толя нёс воду, два ведра в руках, и остановился передохнуть. Вдруг из-за угла выходит Стрельцов, коня в поводу ведёт.

— Хм, — сказал Башкин, — работничек…

— Да уж как-нибудь, — сказал Стрельцов.

— Ну и что?

— А ничего.

— Подумаешь… Деньги лопатой загребает.

— Три целковых в день. Самое малое.

Конь потянулся к ведру, Башкин пнул его ногой.

— Куда, зараза! Проси у хозяина… Ладно, Стрелец, поглядим. На деньги почёта не купишь.

— Ха, ха, — засмеялся Женя. — На деньги, Башка, всё купишь.

Смеяться-то он смеялся, а всё же неприятно от упрёка стало. Но и это забылось. Работа всё заглушает: и обиду и упрёки.

Прошло ещё два дня. И случилось в эти два дня два события. Первое — разговор с бабкой Дарьей.

Сбор молока Женя начинал с Игнатовки. В то утро, поднявшись на пригорок, он увидел, как над крайним огородом играет на солнце длинная серебристая паутина. Это очень удивило Женю. Осенью бы другое дело. Осенью паутин летает видимо-невидимо. А сейчас откуда ей взяться?

Подъехал ближе и понял, что никакая это не паутина, а согнувшаяся клюкой бабка Дарья огораживает усадьбу алюминиевой проволокой. Обычно в деревнях изгороди делают из жердей, чтобы скотина не зашла в огород и потравы не сделала. А бабка Дарья захотела отличиться: украшает огород серебристой паутиной.

— Красивая огорожа! — подивился Женя. — Так и играет.

Бабка засмеялась беззубым ртом:

— Это, родимый, не краса играет, а вдовья доля плачет.

— Как это?

— А так. Попервости война расщедрилась: целые возы колючки оставила — городите, бабы, огороды. Мужики тёсаную огорожу ставили, а бабы колючкой оплетали. Да бог бы с ней, не всё ли равно, чем городить, только соржавела проволока. На наше счастье, трификацию в деревню провели, кусков везде набросали. Вот и пригодилось. Красиво, говоришь?

— Красиво, — сказал Женя, — а только, бабушка Дарья, вашу огорожу любая овца повалит.

— Ау, милай. По Сеньке, сказано, и шапка.

Если бы бабка Дарья ворчала или бранила людей, что забыли о ней на старости лет, может, Жене и не стало бы так жалко её. Она же не только не ворчит и не бранится, а ещё и улыбается, подшучивает над своей старческой неумелостью.

«Отчего это так, — думал Женя, — везде много говорят, что люди должны помогать друг другу, а на деле не очень-то торопятся. Конечно, соседи не отказывают, когда попросишь, но всё равно за спасибо ничего не сделают. В прошлом году мы свою старую избу подрубали. Отец три раза толоку[2] собирал. Потом угощение было, стол от еды ломился. Но это платой не считается, это называется просто благодарность. Мамка сказала, что на такую благодарность ей надо на телятнике месяц спину гнуть, плотники дешевле взяли бы. А отец спросил, где она видела, чтобы за спасибо помогали. Я тоже не видел. Понадобился мне, например, подшипник, так Башкин такую трубку содрал! А разве нельзя помочь человеку просто так, от чистого сердца? Руки не отвалятся, и не обеднеешь».

На такие вот мысли навёл Женю Стрельцова разговор с бабкой Дарьей. И они уже не давали ему покоя…

Второе событие, случившееся назавтра, совсем выбило Женю из колеи и нарушило спокойную жизнь.

В тот день я маленько припоздал: кони далеко паслись. В Игнатовке и Бубнове хозяйки коров уже подоили и ушли на работу, я собрал всего один бидон. Рысью погнал в Колесникове. Там ещё ждали. Женщины с вёдрами стояли у избы-читальни, разглядывали что-то на стене и смеялись. Настя-доярка заливалась громче всех.

— Пузо-то у Арсения, бабоньки! А у коня на морде мешок с пшеницей. Охо-хо-хо!

Тётка Маня, пенсионерка, головой качала:

— Осрамили человека. Проходу не дадут.

— Ну прямо, осрамили! Как с гуся вода.