За этими книгами — люди. Студенты и выучившиеся грамоте мастеровые, учителя и приказчики, инженеры и флотские офицеры в просоленных океанскими ветрами плащах. Мальчишки-гимназисты, листавшие перепачканными в чернилах пальцами страницы многих «Приключенi» и «Путешествi» и грезившие тайнами тропических и полярных «Острововъ». Барышни, ронявшие слезу над томиком стихов графини Ростопчиной — это она написала пронзительные строки после гибели Лермонтова:
А еще — мальчик Вова из города Симбирска (не думайте, не тот), — ему любимый дядя Коля подарил роскошно изданную книгу К. Станюковича «Севастопольский мальчик» 27 августа 1914 года. Возможно, перед уходом на фронт Первой мировой войны. Уцелел ли дядя Коля во всех войнах? Что стало с его племянником Вовой? Теперь не узнать. Но все же, мне кажется, какая-то ниточка связывает меня с ними, когда я открываю «Севастопольского мальчика» и вижу четкий, непотускневший дяди-Колин автограф…
А еще мне представляется «Командиръ подводной лодки «Окунь», который на той же Первой мировой водил свою крошечную субмарину по Балтике и оставил свой штамп-экслибрис на старой «Лощи Балтiйскаго моря»…
Я верю, что все это были хорошие люди…
О всех таких книгах, о всех людях, которые за ними, не расскажешь. Но еще о ряде книжек я должен упомянуть обязательно. Они — друзья моего детства. Не такие старинные, как дореволюционные тома, но все равно дорогие мне.
Это издания в так называемой рамке. В узорчатом орнаменте по краям обложки. Приключенческая серия. Ее начал печатать «Детиздат» в 1936 году. Сначала серия называлась «Библиотека романов и повестей», вскоре ее переименовали в «Библиотеку приключений», а в пятидесятых годах — в «Библиотеку приключений и научной фантастики».
Помню, что в школьные годы я просто млел, когда видел обложку с такой «рамкой». Да и в зрелые годы не был равнодушен. И даже собрал приличное количество таких изданий. Нельзя сказать, что все, но… почти.
А потом половину раздарил друзьям. Стало не хватать места на стеллажах. Но самые интересные, самые близкие книги оставил. Разве можно отдать, например, «Обитаемый остров» братьев Стругацких с дарственной надписью Аркадия Натановича! Или «Пятнадцатилетнего капитана», которого подарил мне Виталий Иванович Бугров…
Четыре метровых полки по-прежнему заняты у меня «рамкой», и одна из них — самая любимая. Это «малая серия», книжки небольшого формата. Они выходили с тридцать шестого года до начала пятидесятых. Некоторые из этих томиков я читал еще дошкольником, в военные годы, у самодельной коптилки или у печурки, растопленной газетами и стружкой.
На самых старых таких книжках, изданных до войны, — марка «Детиздата»: сидит на траве мальчик, подтянул коленки, держит над ними развернутую книжку, склонил голову… Мне казалось, что этот пацаненок похож на меня — такого же «отчаянного кни-гоглотателя». Это был мой молчаливый дружок. Мы вдвоем уходили в мир Майн-Рида и Стивенсона.
…Когда я заканчивал писать этот очерк о книжках, ко мне в гости пришел мой друг Володя Дмитриев, юный подшкипер из флотилии «Каравелла». Глядя на него, я вспоминаю себя — такого, каким был в одиннадцать лет. Володя — «несовременный ребенок». В том смысле, что очень любит читать и равнодушен к компьютерным играм. Впрочем, таких «несовременных» я встречаю довольно часто. По-моему, взрослые просто придумали, что «компьютер и телевизор отучили всех детей от книги».
У Володи, кстати, тоже немало книг в «рамке».
— Вова, — сказал я, — давай сделаем иллюстрацию к моему материалу! Оживим эмблему «Детиздата»!
На диване и на полу мы расставили, раскидали книжки в «рамочных» обложках. Володя взял, наугад одну, уселся в позе детиз-датовского мальчика. Я начал щелкать затвором «Зенита». Было тихо, только страницы шелестели, да кот Тяпа шуршал лапами, подбираясь и принюхиваясь к новым Володиным кроссовкам. Я сделал десяток (с запасом!) кадров. А Володя не шевелился.
— Все готово. Вставай… Ты что, не слышишь?
А он и правда не сразу услышал. Так зачитался.
— Что там у тебя?
— «Из пушки на Луну».
Вот ведь как! Уже давно мы знаем про Луну в сто раз больше, чем читатели девятнадцатого века. И люди на ней побывали не раз! А старый роман все равно притягивает к себе. Тех, кто любит читать.
Что ж, читатель есть читатель, даже в наш компьютерный век. А Жюль Верн есть Жюль Верн — на все времена.