Алые перья стрел

Светила над столом неяркая лампа. На стене в полусумраке выступали очертания карты с размытыми контурами континентов и почти неразличимыми буквами названий. За окном ровно гудел в большом тополе теплый пасмурный ветер, который назывался зюйд-вест. Я поставил кораблик на синюю гладкую клеенку стола. Двинул рукой. Каравелла пошла, слегка царапая клеенку жестяным перышком руля. На синем глянце оставалась еле заметная царапинка — тонкий прямой след корабля. Я тогда еще не знал, что это — начало. Что след Каравеллы пройдет через всю мою жизнь…

СЕВАСТОПОЛЬ

Виталька сидел на каменном крыльце, уткнувшись лицом в колени. Он плакал безудержно и зло. Его спина в белой рубашке и синем перекрестье лямок вздрагивала крупно и быстро. Казалось, бьется на порывистом ветру маленький андреевский флаг.

Я взял его за плечи. Он слегка притих.

Виталькино горе мне было известно: мальчишки пошли купаться в Артбухту, а его не пустила мать. Просто так: была не в духе и не пустила. Придралась, что где-то посадил пятно на чистую рубашку, накричала, да еще дала по затылку.

Затылок — что! Ерунда. А вот Артбухта… На дне там лежат большие камни, покрытые рыжей шерстью водорослей. Они — словно уснувшие чудовища. С горячих от солнца желтых скал видно, как скользит среди этих чудовищ юркая бесстрашная кефаль и лениво бродят лупоглазые бычки. А если надеть маску и нырнуть поглубже, можно отыскать раковины-рапаны, выстланные внутри оранжевым лаком. Мальчишки, конечно, нырнут и отыщут.

Виталька был сыном хозяйки, у которой я снимал комнату. Кроме того, он был моим приятелем, и выхлопотать ему амнистию меня обязывал долг.

Через две минуты грозная Василиса Дмитриевна произнесла:

— Иди уж, ирод… Да смотри у меня.

«Ирод» шмыгнул носом, вытер глаза и поспешно кивнул в знак того, что будет «смотреть». Потом сунул в руку мне мокрую от слез ладошку. Что там Артиллерийская бухта! Мы решили ката-нуть в Херсонес, где по берегу, как свечки, торчат белые колонны разрушенных древнегреческих храмов.

Мы уже вскарабкались по каменистой тропинке на Исторический бульвар и потом спустились на площадь Ушакова, когда обнаружили, что купить автобусные билеты не на что. Мои карманы оказались пусты, а у Витальки их вообще не было.

Не возвращаться же! И пошли пешком. По Большой Морской, по улице Восставших, мимо старой автостанции, мимо стадиона «Авангард». У стадиона повстречались нам трое загорелых парней в пестрых рубашках, с незнакомыми значками на беретах.

— Китобои, — с уважительной завистью сказал Виталька. — С «Советской Украины».

— Откуда знаешь? — спросил я.

— А вот знаю.

Я поверил. Виталька многое знал.

Вдруг он потянул меня к открытым решетчатым воротам. Я спорить не стал, понял его.

Здесь стояла звенящая кузнечиками тишина. Полузакрытые кипарисами, неярко блестели якоря и звезды памятников. Широкая аллея кончалась у серого обломка скалы, поставленного на цоколь из красного камня. Цоколь был сложен в форме пятиконечной звезды. На вершине памятника темнел неподвижными складками металлический флаг. Сверху спускалась тяжелая корабельная цепь.

— Очаковцы, — сказал Виталька почти с той же интонацией, с какой недавно говорил: «Китобои. С «Советской Украины». Та же нотка уважения и гордости, что он, Виталька, земляк этих людей.

Здесь были похоронены четверо: Антоненко, Частник, Гладков, Шмидт.

…В детстве не выбирают любимых героев. Они приходят сами с потрепанных страниц книжки, взятой у приятеля «только на вечер»; с киноэкрана, где полосуют клинками воздух чапаевские конники; из рассказов отставного капитана, поселившегося по соседству… Овод, Корчагин, Маресьев, Артур Грей, Роберт Грант, декабристы… Я не считаю, что мне не повезло, хотя сначала знал о своем герое совсем немного — только имя, написанное на борту игрушечной каравеллы. И еще то, что он «против царя». Шмидт казался в то время похожим на Володю, только постарше. Тоже с густыми смоляными волосами, насмешливый, веселый и сильный. Лишь потом стало мне известно, каким был он на самом деле, этот мятежный лейтенант флота, ценой своей жизни спасший от виселицы десятки матросов — участников заранее обреченного восстания.

Впервые прочитать о нем подробно удалось, когда мне было тринадцать лет. Читал я на уроке, разбирая строки через щель в крышке парты. Но разве можно читать такие книги на уроке? Ведь надо хотя бы изредка поглядывать кругом. А я смеялся от гордости, когда на крейсере «Очаков» Шмидт поднял красный флаг и сигнал «Командую флотом». Стискивал зубы от бессильной ярости, узнав, что офицеры обманом заставили матросов снять с орудий замки. Эсминцы и дредноуты эскадры беспомощно смотрели на береговые укрепления тупыми дульными срезами…

Наш худой, прихрамывающий после давнего фронтового ранения историк вытащил книгу у меня из-под парты и положил на край стола. Я обмер: книжка была библиотечная, а историк имел привычку отдавать отобранные на уроках вещи только в конце четверти.